Что за…
Ага.
Да это и есть зал суда.
Длинные деревянные скамейки занимали самого разнообразного вида люди. Мне выпало сидеть в третьем ряду, то есть почти там, где разворачивались главные события.
Президиум, или как оно называется — длинная трибуна, неприступная, надежная, высилась над нами незыблемой твердыней.
Окружавшие меня люди сидели здесь, похоже, очень давно. Кто-то спал, кто-то осторожно брился в карманное зеркальце, прижимая локти к бокам, чтоб не задеть ненароком соседа. Некоторые перекусывали, развернув на коленях газету. От сидящего рядом со мной гражданина нестерпимо воняло котлетами.
С подоблачной высоты трибуны вниз сурово взирали странные люди, казалось, сросшиеся с массивными креслами.
— Мясоедов,— еще раз повторил один из них,— избавьте нас от виновного.
Тут же на сцене появился и Мясоедов. Массивный седоволосый дядя с торчащими из мясистого носа волосами, крутым затылком и тремя подбородками.
Он схватил томившегося за деревянным ограждением бедолагу, буквально выдернув того из-за бортика, и потащил к окну.
— Не имеете права! — кричал подсудимый.— Я буду оспаривать!
— Какие права? Здесь тебе не Лига Наций,— почти интимно говорил Мясоедов, подавляя вялые попытки сопротивления.— Не пинайтесь, товарищ, вы мне брюки испачкаете.
Наконец виновный был выдворен в окно. Он мелькнул на фоне звездного неба и пропал, не издав при этом ни единого звука.
Тогда главный, что сидел в центре, раскрыл следующую папку, для чего потребовалось убрать с нее подстаканник.
— Виктор Андреевич Продающев! Будьте добры, выйдите на обозрение широкой общественности,— очень вежливо сказал он.
Взоры всех присутствующих дружно нацелились на обвиняемого. Тот вздрогнул, поспешно вытер рот, поднялся, оставив на скамейке недоеденный тормозок.
— Да здравствует наш суд, самый справедливый суд в мире,— объявил Мясоедов, и зрители послушно зааплодировали.
— Общественность обвиняет вас, Виктор Андреевич, в грубом нарушении законов действительности. Зачем вы перекрутили народное самосознание?
— Я на ваши выпады отвечать не намерен, товарищ народный заседатель,— ответил, улыбаясь, Продающев.— Вы не хуже меня знаете, что это все махинации начальства, направленные против моих забот о мелком служащем.
Дальнейшая беседа Продающева с судьей показалась мне совершенно лишенной смысла. Судья обвинял его в каких-то подрывах стабильности, захватах власти, нарушениях договоров и откровенной лжи.
Продающев удивительным образом игнорировал аргументы и доводы обвинителей, отвечая на все разбрызгиванием слюны и однообразными воплями про преступную власть, сговор, коррупцию и бандитизм.
Впрочем, судья не стал тратить на Продающева много времени.
Я думал, что Продающеву с его скверным характером и нежеланием идти на компромиссы одна дорога — в окно, но Мясоедов, повинуясь знаку, схватил обвиняемого за шиворот и выволок в коридор, держа так, что Продающеву приходилось следовать за ним на цыпочках.
Выглядел обвиняемый при этом очень несолидно.
Подсудимые возмущенно зашушукались.
— В четвертый раз выкручивается. Говорят, в раю за него уже подписи собирают…
— Мудила, всех вокруг пальца обвел.
— Ничего, найдется и на него…
— Да что там на него найдется! Такие всегда на плаву будут, отыщет, к кому сунуться…
— И что пообещать.
— А пострадаем мы! Опять пайки урежут…
Судья между тем уже вызывал нового подсудимого.
Отвлекшись от разбирательства, я вежливо пихнул локтем своего соседа и тихонько спросил:
— Слышьте, а мы где?
Сосед недоуменно посмотрел на меня.
— Что здесь вообще творится? — Я решил изменить на всякий случай вопрос, а то мало ли что подумают.
— Ты что, братишка! — усмехнулся сосед, обнажая сидящий глубоко во рту золотой зуб.— Это же Страшный суд!
Бывают в жизни моменты, когда действовать нужно, полагаясь исключительно на минутные порывы. Я понял, что оставаться здесь чревато неизвестными, но в любом случае вредными последствиями.
Со стороны, наверное, показалось, что я резко осел на пол.
Соскользнув с лавочки, я быстро сориентировался в густом лесу елозивших по полу ног и ползком двинулся в направлении выхода.
Подсудимые, когда я на кого-то из них натыкался, подскакивали, глядели вниз и приветствовали мой отчаянный поступок сочувственными возгласами.
Бдительный Мясоедов скоро заметил мое бегство.
— Товарищ подсудимый! Вернитесь на отведенное вам законом место до вынесения приговора! — взволнованно закричал он.— Ваше поведение недостойно высокого звания врага народа!
— Да иди ты,— тихо буркнул я, энергично работая локтями.
Ползьба… Ползатье… Ползание по-пластунски — очень хорошее физическое упражнение, тренирующее мышцы и закаляющее волю.
Пол, правда, был очень пыльный, но с этим пришлось мириться как с непреодолимой действительностью.
Я быстро преодолел ряды лавок и выбрался на широкий проход, деливший зал суда точно пополам. Мясоедов, видимо, не привыкший к подобному поведению, тяжело топал ко мне из другого конца зала. Руки он разбросал в стороны, будто собираясь сердечно меня обнять.
Тоже мне, золотая рота. Лихо перекувыркнувшись, я бросился Мясоедову в ноги. Гигант споткнулся о мое тело и рухнул, совсем как тот колосс на глиняных ногах.
— Мочи мильтона! — заорал я, надеясь устроить всеобщую потасовку.
Никто из подсудимых не сдвинулся с места. До чего народ у нас ленивый! Раздумывая, почему мой пламенный призыв не встретил отклика в сердцах собратьев по несчастью, я вскочил, пнув поверженного Мясоедова в ляжку, и шустро побежал к выходу.
Эх, и куда сегодня смотрит моя счастливая звезда? Я несколько раз дернул бронзовую ручку, но безрезультатно.
Мясоедов между тем тоже поднялся и взлетел, выпростав откуда-то из-под пиджака смятые белые крылья.
Судья, решив внести свой вклад в мое задержание, что было силы колотил молотком по трибуне.
— Не поддаваться хаосу! — вопил он.
Наконец Мясоедов настиг меня, ухватил за талию и зажал под мышкой. Напрасно я вырывался и размахивал ногами, норовя пяткой угодить ему в рожу. Могучие ручищи стискивали меня железным хватом.
— Его дела нет в списках! — доложил один из членов комиссии после секундной паузы. В зале висела совершеннейшая тишина, нарушаемая моим сопением: я старательно высвобождался.
— Товарищ Мясоедов! Удалите этого человека из зала суда,— сказал судья.
Я обрадовался, но преждевременно.
Вместо того чтобы выставить за одну из дверей, Мясоедов с глухим «хых» прямо с места швырнул меня в окно.
Я закрыл глаза и приготовился к немедленной гибели.
— Хорошо пошел…— было последним, что услышал я, пролетая над аудиторией.
Мое тело врезалось в стекло, но со звоном протаранило его и рухнуло на желтый рваный линолеум. Линолеум был мокрый, и от него пахло тряпкой.
— Подымайтесь, молодой человек, нечего здесь валяться! А то ишь разлегся!
Я, кряхтя, отделил себя от пола. Жуткого вида бабка пихала меня длинной шваброй. В руках она держала веник, с которого капало.
— А мы, простите, где?
— Упился опять, Васек? — с негодованием сказала старуха.— На восьмом этаже ты, в отделе специальных ресурсов. И что вы все здесь бухать повадились?
Я решил, что о последних моих приключениях уборщице говорить никак не стоит. Сочтет еще за белую горячку.
И так вон уже косится, будто на алкоголика.
— Да никакой я вам не Васек,— осторожно ответил я.— Меня зовут…
— Никому не интересно, как тебя зовут! — вспылила бабка.— Иди вон лучше ведро мне помогай таскать!
— Не буду я вам ничего таскать. Мне домой надо. Лучше скажите, как отсюда…
— Чего захотел,— опять перебила меня старуха и заговорила злым шепотом, приблизив ко мне свое лицо. Стали видны седые усики, бородавки, кривые зубы и прочие интересные детали.— Нечего было ночью по коридорам шастать!