— Уходи, уходи! — закричали смельчаку зрители и замахали руками.
Пожарные развернули брандспойт, и водяная струя ударила в стену.
— Там живой! — раздался истошный крик, и Ванюше тоже показалось, что в глубине дома, за окутанной дымом решеткой отчаянно задрыгался гибкий силуэт, словно заметалась в корчах большая кошка. Но пожарные смотрели наверх и, пока неторопливый Ванюша шарил глазами по сторонам, какой-то человек опрокинул на себя ведро, накрылся полой пиджака и бросился в дверное сопло, тут же с воем вздыбившее за смельчаком пламя до потолка. Толпа заголосила и задергалась; прибежал из-за угла пожарный, но, встретив выхлоп дыма, запнулся на пороге. Заинтригованный Ванюша, любивший наблюдать за интересным действием, сунулся было ближе, но пожилой брандмейстер грубо оттолкнул его в сторону.
— Отошли посторонние! — рявкнул он, и Ванюша, пожав плечами, отступил, успев заметить, как руки с растопыренными пальцами протянулись вперед и почти выдернули из пожара женщину, которая выскочила на безопасное место стремительно, как ядро из пушки.
Появившийся следом мужчина чуть промедлил, и на его голову со страшным, словно взрыв, треском упала переломленная балка. Ожесточенным роем взвились искры, толпа ахнула; мужчина упал как подкошенный, а невредимая женщина, скакнув в сторону, стянула с головы черный от сажи платок, которым закрывала рот и нос. Круглое закопченное лицо сверкнуло облегченной улыбкой, и погорелица задышала, хватая воздух испачканным ртом, как рыба, вытащенная из воды. Она была в шоке и даже не обратила внимания на своего спасителя, который корчился на земле и стонал:
— Больно… больно… глаза!.. Пропади пропадом, глаза жжет!..
К нему, смыкая человеческое кольцо, подбежали с разных сторон люди; кто-то наклонился посмотреть, кто-то захлопотал над раненым со знанием дела. Ванюша еще потолкался для виду среди толпы, которая уже устала от впечатлений, — поспрашивал у очевидцев, кто пострадал, есть ли еще жертвы, и, решив, что получил достаточно сведений, отправился домой. Вечер все равно был испорчен.
Он занимал комнату в бывшей квартире банковского управляющего, который укатил за границу еще до революции, с первыми залпами германской, — на втором этаже благообразного дома, украшавшего главную улицу. По бокам от Ванюшиной комнаты обитали еще два соседа, а гостиную с кабинетом занимал лично товарищ Штосс.
В комнате было душно. Палевая бабочка зашуршала крыльями под зажегшейся лампой. Ванюша открыл окно, и с улицы донесся несильный, но тошнотворный запах гари, тронутый акцентом навоза. Где-то скрипели колеса, невидимые копыта постукивали по брусчатке, натужно фыркала лошадь. Квартира спала — товарищ Штосс укладывался рано, требуя от обитателей уважать его потребности и соблюдать здоровый режим. Ванюша собрался ложиться, но в прихожей затренькал звонок и раздались визгливые, запальчивые голоса. Мужской принадлежал Ванюшиному соседу, Константину, а женский Ванюша не узнал, но он в любое время не привечал гостей, а сейчас тем более никого не ждал, поэтому лишь философски удивился, считая, что неурочный визит его не коснется, — однако в дверь постучали, и недовольный Константин, просунув голову в проем, уставился на Ванюшу матовыми глазами.
— Это к вам, — сообщил он скрипучим дискантом, раздувая иконописные ноздри.
Дверь, которую он аккуратно придерживал, распахнулась от хорошего пинка, и в комнату влетела взволнованная женщина, в которой Ванюша узнал Асину подругу, учительницу младших классов Евгению Федотовну.
— Я знаю, — выпалила она, и Ванюша отдернул руку, гнушаясь прикосновения влажной и горячей ладони. — Ты видел, Асе не почудилось, правда?
Константин, покоробленный этой бесцеремонной сценой, исчез, и тогда только Ванюша, который с первых слов догадался, о чем его спрашивает склонная к беспричинной эйфории, недалекая Евгения Федотовна, хмуро буркнул в ответ:
— Я не видел… обозналась она. Как это может быть? Фантазия.
— Нет, нет! — Евгения Федотовна тряхнула головой и, дрожа от восторга, заходила по комнате взад-вперед. Каблучки ее изношенных ботинок щелкали по сухому банкирскому паркету, а не видящие ничего, как у глухаря на току, глаза горели безумным огнем. — Я знала, что он жив. Он скрывается. Конечно, конечно!