Она хрустнула пальцами с грязноватыми ногтями.
— Зачем? — непонимающе спросил Ванюша. Он не брал в толк, зачем знаменитый, прославленный на всю страну поэт прячется от кого-то за официальным некрологом, когда его — анфас и в профиль — знает по всем городам и весям молодой советской республики каждая собака.
Евгения Федотовна, от которой Ванюша увертывался, как мог, хватала воздух, вхолостую стискивая и разжимая кулачки.
— Я знала, он скрывается. Его преследуют, ему угрожает суд — интриги, интриги. — Она посмотрела оторопелому Ванюше прямо в глаза — в исступлении, как в церкви смотрят на образ, не требуя ответа. — У таланта всегда враги! Его надо найти, найти!..
Она еще говорила, захлебывалась словами, брызгала слюной, а Ванюша, который сторонился припадков экзальтации и ни в какой степени не разделял восторга Евгении Федотовны, думал только, как бы скорее выставить ее за дверь, пока этот вдохновенный бред не расслышали его здравомыслящие соседи по квартире. Одного соседа он исключил — знал, что облеченный властью и снабженный представительным мандатом Севастьян уехал за город по важному делу. Невозмутимый товарищ Штосс никогда не вникал сквозь стенки в жизненные перипетии квартирных обитателей, но всякий раз оказывался подозрительно точно осведомлен о том, что с ними творилось. Что касалось Константина, служившего в милиции, Ванюша нередко поражался его исключительному чутью — и не хотел лишний раз объяснять соседу, что наивная учительница, бесперечь витавшая в облаках, нечаянно ухватилась за надежду, что с поэтами — баловнями судьбы — не случается ничего плохого.
С трудом Ванюша все же выпроводил Евгению Федотовну за дверь.
— Если он во второй раз умрет, я не вынесу, — тихо сказала она, когда он почти выталкивал ее за порог, — и Ванюша, толстокожий и мало восприимчивый к посторонним бедам, вздрогнул от трагической серьезности ее голоса.
Заперев за Евгенией Федотовной, Ванюша, озабоченный инцидентом, еще постоял, сторожа недовольные звуки и слушая, что происходит в потревоженной квартире. Потянув механизм со скрежетом, слабо и мелодично прозвонили банкирские часы, которые стояли в прихожей. В комнатах товарища Штосса было тихо, в остальных — тоже. Ванюша отправился к себе по коридору, вздрогнув, когда рядом с ним возник Константин, умевший двигаться по певучему полу с расколотыми паркетинами беззвучно, словно кошка.
— Были на пожаре, Ванюша? — проговорил он.
При виде его белоснежной, всегда безупречной, хоть и простой рубахи Ванюша застыдился своего зачуханного вида.
— От вас ничего не скроешь, — пробурчал он.
Константин с достоинством кивнул.
— У меня зоркий глаз. Можно сказать — абсолютный глаз. Знаете, у музыкантов бывает абсолютный слух… а у меня зрение. Это профессиональное — я же был портным. Я с ходу замечаю, если что неправильно… это кричит, как кривой шов на платье.
— Что же вы увидели? — спросил Ванюша, оглядывая руки и высматривая на них пятна от угля или пепла.
Константин помедлил с ответом. Казалось, он получал удовольствие от Ванюшиного конфуза.
— Ничего, — проговорил он наконец, выдержав эффектную паузу. — От вас гарью пахнет. Как от меня. Я тоже там был — пришлось… — Он помолчал. — Один человек сильно пострадал. Ожоги… особенно лицо. Спас женщину — она в камере сидела… конвойные сбежали и забыли про задержанную. Мерзавцев надо под трибунал. Даже странно, что ожоги на лице. Если бы не героический поступок, подумали бы, кто-то с намерением внешность испортил, чтобы не узнали… его в больницу отвезли.
— Вряд ли кто-то с намерением сунет голову в пламя, — усмехнулся Ванюша.
— Смотря что на кону, — быстро и негромко, шурша складками рубахи, словно летучая мышь, возразил Константин. — Диву даешься, на какие экстраординарные вещи решаются люди… с расчетом на куш. Ведь там поджог, Ванюша, — я сразу понял. Толковали, мол, сторож лампу разбил… нет, это, знаете ли, не лампа.
Ванюша кивнул, давая понять, что разговор закончен.
— Я у вас видел книгу, — с еле заметным и странным усилием сказал ему вслед Константин. — Вы выходили с ней на кухню. Стихи. Не могли бы мне одолжить?
— Не моя, — ответил Ванюша, не оборачиваясь. Ему, вспомнившему, о какой книге говорит Константин — по странному совпадению, стихи знаменитого русского поэта, о котором плакалась Евгения Федотовна и о котором сокрушалась бесхитростная Ася, напрасно пестовавшая в кавалере вкус к прекрасному, — не понравилось, что Константин вернулся к скользкой теме, которая из-за недавнего, с трудом похеренного скандала была Ванюше неприятна, и он заподозрил соседа, что тот шпионил у косяка — или приходилось признать, что у Константина такой же обостренный слух, как зрение и обоняние. — Из библиотеки… мне девушка давала, я вернул ее уже.