Голова оборотня немного склонилась.
– Мы правильно догадались – ты просил «Дядя, не надо»?
«Да».
– Дядя не будет, я тебе клянусь. А как мы скажем «нет»?
Оборотень довольно живо помотал головой.
– У тебя есть имя?
– В-ва!
Лузгин от неожиданности дернулся.
– Чего там? – крикнули с лавочки.
– Нормально всё, погодите! Эй, ну-ка, повтори.
– В-ва.
– А неплохо получается. Расскажи мне что-нибудь.
Оборотень, давясь и булькая, выдал нечленораздельную фразу слов на пять, и очень по-человечески обиженно застонал.
– Научишься, – пообещал Лузгин, сам себе не веря. – Давай еще немного поиграем в да-нет. Согласен? Отлично. Ты помнишь счет времени? Годы, месяцы?
Оборотень качнул головой из стороны в сторону.
– Ах, вот как… То есть, сколько ты прожил в таком состоянии, не можешь сказать?
«Нет» и жалобный всхлип.
– И все же ты гораздо больше человек, чем зверь. Я сейчас говорю с человеком, верно? И зовут тебя… Вова?
Оборотень приоткрыл глаза. Находиться под его взглядом было неприятно, хотя не так, как вчера. Или Лузгин притерпелся, или из вервольфа частично выбили зверскую сущность, а может, и то, и другое сработало.
Только оставалось гаденькое ощущение, что смотрят желтые глазки человеку прямо в душу.
– В-ва, – сказал оборотень и часто закивал. Если Лузгин верно его понял – закивал радостно.
– Точно Вова?
«Да», «да», «да».
– Ну, привет. А я Андрей. Значит, слушай. Я стану говорить медленно, а ты кивай, если понял, и мотай головой, когда не поймешь. Ты пока что будешь жить здесь, в этом селе. Тебя будут кормить и не будут обижать. От тебя нужно одно: ты больше никого не тронешь. Задавишь хотя бы курицу – прощайся с когтями. Ну ладно, не нервничай. Скажи пожалуйста, ты по-разному чувствуешь себя ночью и днем? Когда темно, хочется охотиться, убивать? Ага. Просто есть хочется, да? Ты поэтому не трогал людей? Люди не еда? Погоди, я по-другому спрошу. Честное слово, все останется между нами, просто мне очень нужно знать – ты уверен, что никогда не нападал на человека? Та-ак… Здесь – я повторяю: здесь ты не убивал людей? В окрестностях этого села? А у города? Знаешь, что такое город? Знаешь, где он? Ну? А в самом городе? Точно? Ты вообще откуда пришел? Секундочку, а ты писать умел когда-нибудь?..
Оборотень послушно зачеркал когтем по песку, но вышло у него хаотичное переплетение линий, пародия на букву «ж». Он раздраженно вякнул. «Осваивается», – подумал Лузгин.
– Помнишь, сколько тебе было лет, когда это началось? Когда ты стал меняться?
Снова знак «не уверен».
– Примерно хотя бы. Погоди! Ты считался взрослым?
«Нет».
– Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Тринадцать? Четырнадцать?
Оборотень застонал и снова заплакал. Даже немного побился головой о дорогу. Лузгин напряженно размышлял. Похоже, существо теряло самообладание, когда начинался счет. При этом оно отличало день от ночи, город от деревни, человека от курицы…
– Сколько пальцев? Эй! Сколько пальцев?
Два кивка.
– А сейчас?
Три.
– Сколько тебе лет?
– Ы-ы-ы-ы… У-у-у!!!
Прибежали с лавочки мужики.
– Ты его довел, – констатировал Муромский. – И меня тут называли живодером?
– Что-то с ним категорически не так, – сказал Лузгин поднимаясь на ноги и отряхивая штаны. – Впрочем, я не был готов к разговору. Надо подумать, составить вопросник… Главное – подумать. И парень намерен сотрудничать. Вова, язви его. Простой русский вервольф. Писать умел. Считать может. А как называю цифры – его клинит. За этим наверняка кроется нечто. Понять бы, что… Слушайте, мужики, сообразите ему пожрать. Кашки, супчику хотя бы. Он давно голодный, к ночи может с собой не совладать и начнет рваться с цепи. Нам это надо?
– Вовчик! – позвал Витя заметно пьяным голосом. – Кушать хочешь? А? Вовка, твою мать! Не слышу ответа. Ну-у, мальчик расплакавши…
– Мальчик, бля! – фыркнул Муромский. – Хорошо, не девочка.
– Почему? – удивился Лузгин.
– Убить будет легче, если что.
– Он не даст повода, – сказал Лузгин убежденно.
– Ответишь? – прищурился Муромский.
– Если он поселится на самом краю села – почему нет? К моему дому его, там как раз последний столб рядом. Я и присмотрю за парнем, и разговаривать с ним буду.
– Слушай, это он пока на солнышке перегревши, смирный, – предположил Юра. – Ночью-то, по холодку, как бы чего не натворил.
– Вот я и говорю – пожрать ему надо. А потом, куда он денется с цепи? От столба-то?
– Столб там херовый, – авторитетно заявил Витя. – Сгнивши. Зверю на ползуба. Да я его сам перегрызу.