— Я тебе денег не дам.
— Интересно, откуда у тебя такое право? — сказал парень. — Или закон такой есть, заработанные деньги не давать?
— Закона нет, а я не дам. Пусть жена за ними приходит. Можешь на меня жаловаться.
За полчаса до этого он объявил всем, что цехком постановил работать в воскресенье: отставали от плана. Жаловаться парень не стал, но в воскресенье все заливщики на работу не вышли.
Шубин ждал их в раздевалке, пока кто-то не сказал:
— Твоих сегодня не будет.
До начала смены оставалось полчаса. Он побежал к председателю цехкома Агейчику.
— Твои рабочие знали, что воскресенье объявлено рабочим днем? — спросил Агейчик.
— Знали…
— Ты знал, что они не придут?
— Нет, не знал.
Худого, желчного, хромающего на простреленную ногу Агейчика побаивался даже начальник цеха Егорычев. Что уж Шубину.
— Сейчас беру машину и едем с тобой по домам, — сказал Агейчик.
Первый металл пошел в восемь, минута в минуту, и все заливщики стояли на местах. Агейчик и Шубин смотрели, как заливают первые формы. Агейчик сказал:
— Ты знаешь, как поступали в войну с такими, как ты?
— Ничего же не случилось, — сказал Шубин. — Все работают.
— Ты не думай, что тебе это сойдет.
И на вечерней оперативке:
— Годовой план — это наше боевое задание, боевое задание тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Такие, как Шубин, открывали наши фланги на фронте.
— Война кончилась, — сказал Шубин.
— Это ты так считаешь, что кончилась. А там, там, где готовят третью мировую войну, там на такие настроения рассчитывают! Да не только там! Почитай сегодняшнюю газету! Мы еще разберемся, откуда у тебя такие настроения!
Егорычев вдруг хлопнул ладонью по столу, требуя внимания, и сказал:
— Шубин, отчитайся за ремонт третьей вагранки.
Все понимали, что он осадил Агейчика, и Агейчик это понял, сказал, медленно опускаясь на стул:
— Для каждого, кто был на фронте, ясно, что моральный дух — это первый вопрос, вопрос вопросов.
— Если вы имеете в виду меня, я, действительно, не был на фронте, — начал Егорычев.
— Я никого не имел в виду, — глядя в окно, сказал Агейчик.
— Я, действительно, не был на фронте. Я был там, куда меня поставила партия. Шубин читает газеты, как и каждый из нас. Надо быть бдительными, но не надо нездоровой паники. Наши органы делают свое дело, давайте и мы делать свое дело не хуже их. А наше дело — давать Родине чугунное литье.
Ремонт третьей вагранки, о которой спрашивал Егорычев, задержал Шубина в цехе до обеда второй смены. Подходя к раздевалке, он увидел Федю и удивился:
— Ты что здесь так поздно?
У Феди на формовке дела шли отлично, ему обычно не приходилось задерживаться.
— Цехком был, — объяснил он. — Я же член цехкома. Ну пока. Бегу домой.
— Куда ты торопишься, — сказал Шубин. — Погоди.
— Я не тороплюсь. Сам же говоришь, поздно.
— Я тоже домой иду… Что-нибудь интересное было?
— На цехкоме?.. Как всегда, — пожал Федя плечами.
— Агейчик ничего не говорил… интересного?
— Да вроде нет… Передо мной газетка лежала, я как-то увлекся, не слышал. Может, что и говорил…
Егорычев шел мимо них в свой кабинет на втором этаже бытовок, остановился.
— Пассивничаешь, Новиков, пассивничаешь, — сказал он. — На заседаниях цехкома надо быть активнее. Где ж твой комсомольский задор?
— А-а, все равно говорильня, — махнул рукой Федя, впрочем, не слишком раскованно, не очень он смел с Егорычевым.
— Потому и говорильня, что пассивничаем. Выведем мы тебя из цехкома, учти. Шубин, а ты давай ко мне в кабинет.
— Правда, что ты пьешь с рабочими? — спросил Егорычев.
— Что значит «пьешь»? — спросил Шубин.
— Не грубить! — крикнул Егорычев.
Шубин замолчал. Егорычев подождал ответа, не дождался:
— Сколько тебе лет? Несолидный ты какой-то… Что ты не пьяница, у тебя на лице написано, можешь не объяснять.
— Не мог я отказаться, Николай Васильевич. Один раз это было.
— Новиков тебе все рассказал?
— Что?
— Не рассказал? — удивился Егорычев. — Агейчик сейчас на цехкоме требовал, чтобы комсомольское бюро обсудило твой вопрос. Именно то, что я говорю: пьянство с рабочими.