— Где ж она родилась? — спросил Толик.
— Здесь. Почему ты не пошел с ребятами?
— Они на даче у Смоляков, — сказал он.
— Я догадалась, — сказала она.
— Рокеева, оказывается, пригласили туда сегодня утром.
— Не много ли им будет два обеда подряд?
— Ну, — сказал он. — Это не проблема.
— Что же ты не пошел? — спросила она.
— Сохраняю фигуру, — сказал он. — Выходи за меня замуж.
— Что?! — удивилась она. — А почему я, если ты влюбился в бабушку?
— Что ж поделаешь, — сказал он.
— Спасибо, — сказала она. — Я подумаю.
— Или устроиться здесь ночным сторожем? Здесь, наверно, тоскливо, когда стемнеет.
— Здесь? — сказала она. — Здесь нет.
Они помолчали, и он сказал:
— Отвык я от тишины. Час тишины мне уже много.
Но скоро тишина кончилась, в вишневые «Жигули» Рокеева уткнулся светлый нос «Волги» — приехали папа и Зинаида. Ярко-алый брючный костюм Зинаиды замелькал среди зелени.
— Почему гостей не встречаете?
Заохала в гамаке Антонина Егоровна, проснулись все. Радовались новым лицам, смеялись, поднялась суматоха, кричал в своей обычной манере дедушка, Зинаида тормошила и целовала Маринку, суетилась бабушка, волновалась из-за кафеля, была наготове, опасалась за Мишу.
Зинаида и папа выгружали свертки из машины. Зинаида торопила мужа, они опаздывали к Смолякам, и узнав, что они уходят, дедушка, уже настроившийся на интересный вечер, приуныл, а ненасытная любительница общества Антонина Егоровна ворчала, зачем, мол, куда-то идти, если есть свой сад.
Папа медлил, поглядывал на дочь, хотелось ему поговорить. «Как живешь?» «Ничего, папа». — «Маринка растет». Маринка, действительно, росла. «А ты, Маша, все худеешь». Она, действительно, худела.
— Я провожу тебя немного, — предложила она.
— Бабушка плохо выглядит, — сказал он. — Пора ей уже ограничиться с гостями.
— Нет, папа. Так ей лучше.
— Не знали, что застанем вас здесь, — сказал он. — А то бы подарок Маринке захватили. Зина купила ей кубики-азбуку. Пора ей уже учиться. Ты в ее годы умела читать.
— Успеет, папа, — сказала она.
— Теперь детей рано начинают учить.
— Зачем глаза портить?
— Ты же не испортила.
— Успеет она читать, а не успеет — тоже не беда.
— Мне кажется, тебе не помешало, что ты рано читать начала.
— В школе научат. Пусть учится вместе со всеми.
— Валина машина? — спросил он. — Где же он сам?
— Рокеев? У Смоляков.
— Вроде за грибами собирался.
Она догадалась:
— Так это ты его просил захватить нас с Маринкой?
— Он хороший парень, — сказал папа, — Его у нас ценят. Он тебе не нравится?
— Да нет, папа, — сказала она. — Ничего.
— Вот возьми немного денег. Маринке купишь что-нибудь от меня, премию получил.
— Спасибо, папа, — сказала она, избавляя его от неловкости.
— Мне кажется, ты слишком много требуешь от людей, — осторожно сказал он.
— Разборчивая? — Она засмеялась. — Я бы не сказала. Но в конце концов никто не стыдится своей разборчивости в еде или там в запахах, почему надо стыдиться разборчивости в людях?
— Потому что мы их не едим, — хмыкнул он. — Я хочу, чтобы ты была счастлива. По-моему, у тебя есть многое, что тебе мешает.
С годами у него все чаще это чувствовалось. Лишними казались ему хлопоты и гости бабушки, лишними ее, Машины, чувства. Он хотел, чтобы им было хорошо, и думал, что для этого они должны избавиться от лишнего.
На даче у Смоляков слышался репродуктор. Диктор объявил: девятнадцать часов по московскому времени. Было еще светло.