Патрис пришла к выводу, что люди относятся к понятию Бога, или Гиже Маниду, или Святого Духа по-детски. Она была почти уверена, что правила и атрибуты ритуалов не имеют ничего общего с Богом, что люди, как дети, представляют, будто делают все правильно и тем самым избегут наказания или вреда. Она чувствовала приближение чего-то более значительного, безличного, но в то же время глубоко личного в своей жизни. Она думала, что, возможно, у людей, соприкасающихся с этим безымянным величием, есть способ зацепиться за края, оказаться втянутыми в это нечто, находящееся за пределами ее опыта, или даже самой войти в него.
– Дядя! – поприветствовала она Джеральда, обняла его и пожала руки остальным.
Затем, выпив чашку чая, она проскользнула за занавеску и обнаружила, что мать лежит в ее постели и крепко спит.
Патрис поставила чашку на табурет рядом с кроватью и присела на край матраса. Она думала, что, сев, разбудит мать, но Жаанат крепко спала на спине, измученная долгой борьбой с отцом Патрис, который наконец-то сел в поезд, во всяком случае, так говорили. Патрис взглянула на банку из-под перца, которую держала на подоконнике. Она набила ее мелкими деньгами-приманками, и, похоже, он ее нашел и опустошил. Облегчение. Ее настоящая заначка была спрятана под линолеумом на полу. Ее журналы и газеты были аккуратно сложены стопкой рядом с кроватью. «Лук», «Лейдиз хоум джорнал», «Тайм». Джагги Блу сохраняла все, что выбрасывали учителя, для своей племянницы Валентайн, и когда Валентайн прочитывала журналы, она отдавала их Патрис.
Окно выходило на запад, и последние лучи солнца, пробиваясь сквозь золотистые листья берез, падали на тонко очерченное лицо матери. В уголках ее глаз появились милые морщинки. Изогнутые линии подчеркивали ее легкую полуулыбку. У матери были длинные волосы, и гладкие косы случайно взметнулись над головой, так что казалось, будто она падает, отчего создавался комичный эффект. Ее руки были согнуты в локтях, а сильные маленькие ладони неподвижно лежали на груди. Необычные руки, которые пугали некоторых людей. Патрис унаследовала от матери раскосые глаза, силу, волю и энергичность. Но не ее руки. Они принадлежали только Жаанат.
Платье Жаанат было сшито из темно-зеленого ситца, усеянного крошечными золотыми листочками. Узор был из прошлого века, но Патрис знала, что платью всего несколько месяцев. Мать сшила его под старину из более чем четырех ярдов новой ткани. Узкие рукава спускались до запястий. Спереди были пуговицы из ракушки. Платье имело широкую присборенную юбку. Под ним на Жаанат было шерстяное мужское нижнее белье тусклого красно-оранжевого цвета. Ее мокасины из оленьей шкуры с подошвами из сыромятной кожи были украшены цветными нитями, голубой и зеленой. Она часто носила коричневую клетчатую шаль. Вот и теперь она перед сном накинула ее края на плечи, словно для защиты. Патрис провела рукой по бахроме шали, и мать открыла глаза.
По растерянному хмурому взгляду матери Патрис поняла, что та спала столь крепко, что теперь не могла взять в толк, где находится. Затем лицо Жаанат заострилось и губы изогнулись, обнажив зубы. Она закуталась в шаль плотнее.
– Будь я проклята, если знаю, как сюда попала, – пробормотала она.
– Джеральд уже ждет снаружи.
– Хорошо. Он ее найдет.
Патрис кивнула. Джеральд на протяжении многих лет время от времени находил пропавших людей, но иногда у него это не получалось. Порой их место было от него скрыто, и его дух зря кружил над ним.
В ту ночь он летал особенно долго, но через некоторое время все-таки нашел Веру. Она лежала на спине, в засаленном платье, с тряпкой на шее. Она была неподвижна, но не мертва. Возможно, спала. Патрис могла бы подумать, что дядя видел образ спящей матери, уснувшей в тот день, если бы Джеральд не сказал, что нашел ее в городе и рядом с ней был кто-то. Маленький. Ребенок.
На следующий день Патрис отложила в сторону тревожную и в то же время обнадеживающую информацию от джиисикида и запрыгнула на заднее сиденье машины Дорис Лаудер. Было дождливое осеннее утро, и Патрис была чрезвычайно благодарна, что ее подобрали и отвезли на работу. Она предложила, как случалось и раньше, внести деньги на бензин, но Дорис отказалась, неопределенно махнув рукой и сказав, что ей все равно требовалось ехать.