Барнс сел рядом с Поки и принялся за еду. Женщина не улыбнулась. Она начала говорить с Поки на своем языке, а затем жестикулировать, медленно и отчетливо. Барнс был впечатлен ее руками – может, дело заключалось в числе пальцев на них. У нее не хватало мизинца на одной руке. На другой торчал дополнительный пальчик – идеальный большой палец. Ее пальцы росли неправильно, однако все равно в сумме получалось десять. Это лишило Барнса присутствия духа – до такой степени, что он начал испытывать сильный дискомфорт – и после тушеного мяса попросил Поки поблагодарить мать. Он хотел объяснить ей, что рагу показалось ему восхитительным, и даже чуть не потер живот, но вовремя спохватился.
– Мама хочет знать, зачем ты пришел, – перевел Поки.
– Просто навестить. Сказать, что ты выполняешь работы по математике на четверку с плюсом. Это очень хорошо.
Барнс кивнул и улыбнулся, пытаясь поймать взгляд матери. К его разочарованию, та отводила глаза или смотрела мимо него, в пол. Она, казалось, слушала, но он не мог сказать, как много она поняла. Сказав все, что мог придумать, он стал ждать. Ничего. Она отхлебнула чаю. Через некоторое время она кивнула Поки и что-то сказала. Поки снова наполнил жестяную миску Барнса. Барнс съел еще одну порцию тушеного мяса. Потом они сидели вместе при свете мерцающей лампы. Наконец она снова заговорила с сыном. Поки нахмурился, уставившись на стол.
– В чем дело? – спросил Барнс.
– Она благодарит. Но она знает, что ты пришел не за этим.
Барнсу было трудно не пялиться на руки матери, и ему было стыдно, что он не может поддержать разговор. Эта ситуация сильно отличалась от картинок на ящиках с фруктами, но он надеялся, что справляется с ней. Как будто он попал в другое время, время, о существовании которого не подозревал, в неуютное время, когда индейцы совсем не были похожи на белых людей.
– Может, мне лучше уйти, – пробормотал он.
– О’кей, – отозвался Поки.
Мать что-то проговорила.
– Поки! Что она сказала?
– Так, ничего.
– Пожалуйста. Что?
– Ну, ладно. Она сказала, что ты не нравишься Пикси.
– Что? Откуда она знает? Как так? Спроси ее.
Поки заговорил с матерью. И снова он, казалось, поколебался, стоит ли ему переводить, но в конце концов смягчился:
– Она говорит, ты не нравишься Пикси, потому что от тебя плохо пахнет.
Барнс был совершенно потрясен. Он поднялся на ноги и стоял, пошатываясь, под низкой крышей.
– Скажи маме, что я благодарю за тушеное мясо, – промямлил он.
– О’кей, – ответил Поки.
Барнс вышел из дома и побрел по темной тропинке к своей машине.
– Ну и дела, мама, – проговорил Поки, когда дверь закрылась. – Ты оскорбила учителя.
– Мне пришлось, – ответила Жаанат по-английски. – Она сказала мне, что он ей не нравится. Хотя и не совсем потому, что от него дурно пахнет. Она хочет, чтобы он оставил ее в покое.
– Почему ты ему этого не сказала? Теперь он просто станет чаще мыться и подумает, что проблема решена.
– Даже если он помоется, от него все равно будет пахнуть так же, как от них. Он никогда не сможет этого смыть. У их пота резкий запах.
– О, так ты думаешь, он поймет, что у него нет шансов пахнуть хорошо? Значит, он сдастся?
Жаанат кивнула, как будто это было очевидно.
– Ма, боже! Он так не думает. Он думает, это мы плохо пахнем.
– Гавиин гегет! Конечно, нет! – произнесла Жаанат возмущенным голосом.
Место в поезде
На каждой остановке в вагон заходили другие люди. Никто не сел рядом с Патрис, но вскоре почти все места были заняты. Блондинистый мужчина со светлыми ресницами, который напомнил ей Барнса (многие мужчины в поезде или на вокзале напоминали ей Барнса), шел по проходу. Он взглянул на сиденье рядом с ней, и Патрис закрыла глаза. Она сидела, прислонившись к окну. Виском она ощущала прохладу стекла. Патрис почувствовала, как мужчина всем весом опустился на сиденье, и услышала, как он разговаривает с женщиной, которая отошла в сторону. Человек рядом с Патрис несколько мгновений сидел неподвижно, а затем легонько хлопнул ее по руке. Пораженная, она замерла и никак не отреагировала.