Теперь она стала Юджинией Мэри Каррик, баронессой Шерард, и Алек горячо надеялся еще и на то, что Джинни уже успела забеременеть. Правда, он ни о чем не спрашивал и даже не был уверен в том, что сама Джинни уже что-то знает наверняка. У нее не было месячных, по крайней мере с тех пор, как он впервые оказался в ее постели, а с тех пор прошло уже больше трех недель. Сама Джинни об этом не заговаривала, но Алек предполагал, что леди не привыкли беседовать на столь интимные темы даже со своими мужьями. Во всяком случае, Неста молчала, хотя Алек всячески подшучивал над ней, называя устрицей и глупенькой Нестой.
Алек неожиданно почувствовал комок в горле при одном этом сладостно-горьком воспоминании.
Я снова женат, Неста, после пяти долгих лет. Она американка. Конечно, это трудно переварить, не так ли? И совершенно необычная девушка. Но станет такой, какой нужно мне, потому что я именно тот мужчина, который ей необходим. Холли любит ее, и она любит Холли. Тебе она понравилась бы, Неста, я знаю это. И нашей дочери будет хорошо.
Вот уже два дня, как Алек вновь стал женатым человеком. Странно, но он не испытывал ни малейших колебаний, ни следа неуверенности в том, что делает, возможно, потому, что Джинни превратилась в сплошную массу безымянных страхов и сомнений и вела себя в точности, как любая рассеянная пустоголовая особа женского пола, отдавая и немедленно отменяя крайне противоречивые приказания, пока миссис Суиндел не велела наконец Джинни уйти, оставив дом и хозяйство в ее надежных руках, отправляться на верфь и закончить постройку судна. Алек, мудро решив не делать никаких замечаний и ни с чем не спорить, сначала просто утешал и ободрял Джинни как мог. Когда же из этого ничего не вышло, он просто начал указывать, что ей надлежит делать, раз, другой, резким, не терпящим возражений голосом, и Джинни беспрекословно подчинялась, но все же оставалась почти невменяемой до того момента, когда преподобный отец Мюррей провозгласил их мужем и женой перед немногочисленными свидетелями, собравшимися в епископальной церкви Святого Павла, чтобы присутствовать на церемонии.
Именно тогда, по мнению Алека, она поняла, что больше нечего решать, что все кончено и ей остается просто принять свершившееся. Он поднял вуаль невесты и, подарив ей торжествующую улыбку, поцеловал, очень легко и нежно. Теперь ее тревожно распахнутые глаза ни в малейшей мере не беспокоили его.
Большинство друзей семьи Пакстонов, казалось, искренне радовались их союзу. Возможно, правда, это не столько радость, сколько облегчение, поправился Алек. Юджиния Пак-стон больше не была эксцентричной молодой леди, о которой стоит беспокоиться. Она стала эксцентричной замужней леди. Кроме того, она получила титул баронессы, и поэтому считалось, что ей сказочно повезло. Интересно, а сама Джинни довольна таким положением дел? И вышла бы она замуж за Оливера Гвенна, не появись Алек в Балтиморе? Оливер выглядел скорее как в воду опущенным, чем отвергнутым воздыхателем, каковым на самом деле и не был… по крайней мере Джинни таковым его не считала.
Холли, со своей стороны, согласилась с этим браком, приняла его и почти ничего не говорила, лишь улыбалась и иногда сжимала руку Джинни, молчаливо ободряя ее. Его пятилетняя дочь, мудрая старая женщина. За несколько дней до церемонии она сказала ему:
— Папа, я очень люблю Джинни. Она придет в себя, и все будет хорошо. Когда вы вернетесь, мы сможем стать настоящей семьей.
И Алек ответил, крепко обняв дочь:
— Спасибо, хрюшка. Только не своди с нее глаз, хорошо? Мы же не хотим, чтобы она в последнюю минуту рванула и понесла?
— Джинни ведь не лошадка, папа.
Однако Холли приняла совет отца всерьез и действительно постаралась все время быть рядом с будущей мачехой.
Лора Сэмон, взбешенная происходящим и тем, что ее даже не пригласили на свадьбу, постаралась довести до сведения всех, кто пожелал слушать, скандальную историю о том, как барон жил в доме Пакстонов, рядом с незамужней девушкой, не имевшей даже приличествующей случаю дуэньи. Но Алек искренне радовался тому, что почти никто не разделял злобу Лоры: почтенные горожане просто недоуменно покачивали головой и старались поскорее отойти.
Алек также постарался, чтобы все именитые граждане Балтимора узнали о пари, о том, как муж непокорной Юджинии решил побаловать жену в последний раз, и это ее прощальный салют, но когда они вернутся из Нассау, леди Шерард станет наконец женщиной и женой и, без сомнения, будет развлекать их и их жен на званых ужинах. Джентльмены считали Алека весьма решительным и прогрессивно мыслящим человеком; что же касается Джинни, прошлые грехи ее были прощены, а на этот каприз смотрели сквозь пальцы, поскольку, когда все будет сказано и сделано, семейные бразды правления перейдут к барону. Кроме того, именно лорд Шерард благословил затевающееся предприятие. Могли ли они выразить неодобрение?
Знай Джинни все, что было известно джентльменам, присутствующим на венчании, она взяла бы пистолет отца и прострелила Алеку ногу.
Кроме того, это оказалось также единственным способом, которым Алек смог собрать команду, согласившуюся на время гонок пойти под начало Джинни. Матросы, без сомнения, посчитали, что главный здесь все-таки Алек и что снисходительный муж просто хочет сделать приятное молодой жене. Оставалось молиться только, чтобы эти рассуждения и доводы не дошли до Джинни.
В то утро оба судна были пришвартованы бок о бок у Феллс-Пойнт. Вода была гладкой, спокойной, в воздухе ни малейшего дуновения. Но Джинни знала, что высокие мачты «Пегаса» и так же высоко расположенные паруса скорее поймают верховые ветры, дующие исключительно в заливе Чезапик, и что ее клипер пройдет Норт-Пойнт прежде, чем людям Алека удастся поднять выбленочные тросы баркентины. Однако это не имело значения. Его долголетний опыт и полное отсутствие такового у нее скажутся немедленно, как только они выйдут в Атлантический океан и возьмут курс на юг.
Алек снова посмотрел на Джинни.
— Пора, — решила она и, откашлявшись, велела людям собраться на шканцах.
Джинни оглядела девятерых матросов — только два лица были незнакомы ей.
— Некоторые из вас — Морган, Фиппс, Снаггер — знали меня с той поры, когда я была не выше штурвала. Надеюсь, вы подтвердите тем, кто не знает меня, что все могут доверить мне «Пегаса» и свои жизни. Я понимаю, вы удивляетесь этим гонкам. Знаю также, что вам не очень нравится получать приказания от капитана, который, к несчастью, оказался женщиной. Это верно, джентльмены, но я лучший моряк и лучший капитан, чем тот проклятый англичанишка на своем неуклюжем старом корыте. Мы все американцы, и «Пегас» — американское судно, балтиморский клипер, джентльмены, самый быстроходный корабль в мире. Как вы знаете, его сконструировал мой отец, и у «Пегаса» самый острый нос и самые высокие мачты, чем у любого клипера такого же размера. Это его первое путешествие. Он побьет это неповоротливое бревно, которое владелец гордо называет баркентиной. У нас малая осадка и много парусов, и вдесятером мы прекрасно сможем управиться. Только взгляните на пустую палубу — ни канатов, ни ящиков, ни снастей, о которые можно было бы споткнуться. Как только выйдем в океан, следите, чтобы он шел по ветру, и тогда мы оставим эту ветхую баркентину далеко позади и пройдем втрое большее расстояние за то же время. Я горжусь «Пегасом», потому что помогала строить его. И еще потому, что я американка и это американское судно. Думайте об этих гонках как о состязании не между мужчиной и женщиной, а между англичанином и английским судном и американкой и балтиморским клипером!
К бесконечному облегчению и радости Джинни, мужчины переглянулись. Снаггер сплюнул в сторону баркентины, и все разразились приветственными криками.