Она спросила:
— А на машине халтурить — лучше?
— Уж точно не хуже. Вожу людей, а они мне деньги платят.
— Много платят?
— Раза в три больше, чем в институте. Но главное даже не это — в конторе я халтурил, а здесь, извини, работаю.
Светка задумалась надолго. Потом проговорила со вздохом:
— А тебе не кажется, что ты просто себя успокаиваешь? Ты сдался и успокаиваешь себя.
Теперь, когда Чехлов выговорился, злость пропала, и он искренне огорчился:
— Все же не поняла. К сожалению, ничего не поняла. Ты выйди на улицу и посмотри вокруг: это же другая страна. Мы живем в совершенно другой стране! Можно спорить, лучше она или хуже, но она — другая. Законы в ней другие, люди другие, жизнь другая.
— И тебе эта жизнь нравится?
— Не знаю, пока не решил. Но что точно — она мне интересна. И ее существование — факт, непреложный факт. Кто-то в нее вписался, кто-то пытается по-прежнему жить в совке. Я жить в совке не хочу. Ни при каких условиях.
— Хочешь вписаться? — спросила Светка.
— Да. Хочу вписаться.
Помолчали.
— Ну что ж, — сказала она, — каждый делает свой выбор. Я свой сделала. Опустить себя я не позволю.
Лицо у нее было постное, и Чехлов опять почувствовал раздражение. Он помахал заглавной страничкой ксерокопии:
— Твой выбор — экстремальный секс?
Тут она все же сорвалась:
— Да — для денег. Только для денег! Это не моя вина: я вынуждена выживать. Но я не сдалась. И вписываться в этот бардак не собираюсь. Ты говоришь, теперь жизнь такая? Пусть — но это не моя жизнь! И я все-таки перевожу настоящую литературу. Перевожу для себя — но когда-нибудь она выйдет именно в моем переводе.
— Дай тебе бог, — пожелал Чехлов.
На том дискуссия и кончилась. Они даже чаю попили с тортом, правда, от вина оба отказались: Светка сказала, что не хочется, Чехлов — что за рулем.
Она спросила:
— Анька знает?
Чехлов пожал плечами.
— На всякий случай имей в виду: если и узнает, то не от меня.
На прощанье в знак согласия и примирения он даже поцеловал ее в щеку. Но уже в дверях она вдруг сказала:
— А знаешь, Чехлов, в чем разница между нами?
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Разница в том, что я выживаю, чтобы жить. А ты живешь, чтобы выжить.
В принципе Чехлову было все равно, за кем останется последнее слово, пусть бы и за Светкой. Но он все же попытался напоследок объяснить ей нечто, для себя очень важное. Он сказал:
— Ты даже не представляешь, какое это увлекательное занятие: выживать.
Светка пожала плечами.
Не поняла. Жалко — хорошая баба…
В положенный день он подъехал к толстячку. Тот встретил еще приветливей, подбежал к дверям, протянул обе руки — честь-то какая! Задал все дежурные вопросы (дела, здоровье), получил все дежурные ответы и передал из рук в руки два аккуратненьких конвертика.
На сей раз Чепурной пожелал увидеться — разумеется, в ресторане. Что ж, в приятном месте и встретиться приятно. В последний момент Чехлов вспомнил про листовку «народных революционеров», для хохмы взял с собой: надо же знать олигарху, что ему грозит.
После первой рюмашки Чепурной спросил, как жизнь. Чехлов ответил, что интересно. Валерка усмехнулся:
— Не слишком интересно-то?
— Пока в самый раз, а там видно будет.
Чепурной вздохнул с некоторой даже завистью:
— Сколько же я тогда народу повидал, а? Если по сути, это был для меня настоящий университет. Все эти «Коммерсанты» и «Финансовые ведомости» — просто выжимки, а жизнь, как она есть… Будь моя воля, всех своих замов каждый год месяца на два сажал бы за баранку, да и сам садился.
— За чем дело стало? — подыграл Чехлов. Ему было не совсем ловко, хотелось выглядеть равным собеседником, да плохо получалось.
Они выпили за вольную жизнь левака, самое мужское из занятий. Хрен с ним, подумал Чехлов, на метро доеду, а завтра с утра заберу тачку.
— Я даже в отпуск больше чем на неделю вырваться не могу, — пожаловался Чепурной, — у нас ведь не Швеция. Это там фирмы по двести лет существуют, все идет накатом, хозяин вообще может на Багамах жить. А у нас тут все на паутинках — ниточку выпустил из рук, и все валится. Пока что бизнес по-русски весь экстремален. Держишь дело в руках — и все с тобой считаются, и все боятся. А попробуй уйти — тут же догонят…
Момент был подходящий, и Чехлов с ухмылкой сказал, будто только что вспомнил: