– Ой, какие мы осторожные, подумай только. Если что, я просто найду тебя в третий раз, вот и всё, – она взяла меня за руку. – И так до бесконечности. Ты веришь в судьбу?
– Ну… можно сказать, что да. Теперь да.
***
– Александр Сергеевич, что всё это значит?
– Это значит только то, что я ошибся. Видимо, свойства места являются только усилителем, в то время как главную роль играет медиум, то есть ты. В итоге всё оказалось ровно наоборот, вот так-то. Не думаю, что это принципиально меняет что-то, хотя позволяет нам предположить, что, например, ты можешь увидеть нас не только здесь. Правда, неясно, как это будет выглядеть со стороны, друг мой. Но ты можешь попытаться.
В наш диалог вмешался какой-то неприятный хриплый голос.
– Нечего ему вообще тут делать, я давно вам говорю. А теперь ты хочешь, чтобы этот мальчишка потащил нас куда-то. – голос сначала прозвучал только у меня в голове, но вскоре появился и его источник: среднего роста старичок с высоким лбом. Худой, даже сухой, лицо болезненно-желтоватое. Это был не кто иной, как Фёдор Михайлович Достоевский, от себя я добавил ему некоторые черты Магнуссона из «Шерлока» от BBC. Ну, не Саша Петров и ладно.
– Фёдор Михайлович, ну перестаньте ворчать, прошу вас. Ещё никто никого никуда, как вы выразились, не тащит. Герман, почему он здесь появился?
– Я без понятия, правда. – Я был в замешательстве, мне казалось, что я уже довольно уверенно контролирую вызов того или иного человека, а тут вдруг Достоевский, неловко получилось.
– Конечно, не тащит, но его и самого здесь нет. А в следующий раз поленится и нас к себе потянет.
И тут я понял, что я больше не в Усадьбе. Во всяком случае, моё тело точно не там. Да оно там и не было. Оно спокойно лежало в своей постели, рядом лежали материалы по «Делу об Октябрьских утопленниках», которое я, видимо, читал перед сном. Мне сделалось по-настоящему не по себе. Мало того, что я получил подтверждение особой природы моих снов, я ещё и не заметил никакой разницы между… А между чем и чем? Физическими проекциями, которые всё равно существовали, скорее всего, только субъективно для меня и друг для друга и точно такими же проекциями, только теперь уже существующими в менее материальной среде? Пушкин ещё тогда был прав: грань между сном и явью намного тоньше, чем кажется. В моём случае так точно.
Понятно, что шансов уснуть у меня не было ровным счётом никаких, так что я стал писать, меня это успокаивало. Странно, но строки больше не вылетали из-под пальцев, они даже не писались, каждую из них приходилось прямо-таки откашливать, раздирая глотку.
– Не стихи, а карканье вороны какое-то. – немного оттопырив нижнюю губу, высокомерно заявила Саша. Ужасно, но она была права. – Что это с тобой? Обычно ты пишешь стихи, а не царапаешь какие-то каракули на бумаге.
– Не знаю. Наверное, просто… ну, вдохновения не было. – Она строго посмотрела на меня, так воспитательница в детском саду смотрит на нашкодившего ребёнка, но ничего не сказала. И на том спасибо.
– Я исправлюсь, Ваша Светлость, – добавил я, выдавливая из себя улыбку, вышло довольно убедительно. В дополнение я отвесил шутовской поклон.
Было не просто не по себе, становилось немного страшно.
***
Утром отче был какой-то подозрительно довольный, что не могло не настораживать. Мама говорила, конечно, что были времена, когда он периодически улыбался несколько минут кряду, но я совершенно не ожидал, что мне придётся увидеть сие явление. В итоге моё предчувствие меня не обмануло, во время завтрака отец заявил:
– Герман, сегодня ты идёшь со мной на работу. – Если бы это говорил другой человек, я бы подумал, что это шутка.
– Зачем же? – Я не особо понимал, что всё это значит, поэтому просто улыбался, как дурачок. Впрочем, почему как.
– Походишь, посмотришь, как выглядит «кухня». Я уверен, что ты уже готов, – явно имелось в виду «тебя уже можно показывать людям». Как обычно, моё мнение по этому поводу никто не спрашивал. В этот раз я был не против, но можно было хотя бы из разнообразия спросить меня, раз уж у отца сегодня день доброй воли.
– Звучит отлично, спасибо за доверие, – я говорил очень неуверенно, потому что не имел ни малейшего понятия, как следует реагировать в таких случаях.
К счастью, мой благодетель уже был занят своим омлетом, так что в его субъективной вселенной меня больше не существовало, оно и к лучшему.
Как это обычно бывает, одно неординарное событие повлекло за собой другое: я надел белую рубашку. Не мог же я появится в офисе в футболке. Благо, отец был удовлетворён этим нововведением и не стал требовать надеть брюки или, чего доброго, не надевать кроссовки и идти в туфлях – такого я бы точно не пережил.