— Не переживай, — сказал Адрамаут. Алый глаз чудовища смотрел на нее спокойно. — Возьму себе новый на досуге, это не проблема.
Адрамаут поднес глаз к ямке на ее ключицах, чуть надавил, и Амти почувствовала, как ее плоть расступается, впуская в себя глаз. Ощущение было странное, будто тепло разливалось внутри. Наверное, так ощущается секс, впрочем, Амти не знала. Она посмотрела вниз, глаз между ее ключиц казался драгоценным канем, диковинным украшением, и он явно был живым.
— Теперь буду знать, где ты, — сказал Адрамаут. Он утер лицо и надел очки.
— Нам нужно достать тебе новый, — сказала Мескете. — Удачи, Амти. Мы будем ждать.
Мескете резко вдавила педаль тормоза, машина дернулась, остановилась и затихла. Амти подумала, что сейчас Мескете ее еще и из машины выкинет, как бы в отместку за секундную слабость, заставившую ее сказать что-то человеческое.
— Давай, четырехглазка, не погибни там, а то как же мы без тебя?
Амти фыркнула, а Адрамаут сказал строго:
— Тшш! Что ты лепишь, Шайху, милый? Во-первых, не четырехглазка, а пятиглазка, по крайней мере теперь, а во-вторых ей же обидно! Не говори так больше никогда! Малыш, все будет хорошо, мы следим за тобой и не оставим тебя. Ты наш фиброгастродуоденоскоп.
— Очень нужный предмет, — проворчала Амти, а потом спросила. — А глаз теперь навсегда?
Он жегся между ключицами почти приятным образом.
— Я вытащу потом, не переживай.
Амти еще раз осмотрела их всех, выражение лица у нее, наверное, было очень жалобное. Адрамаут протянул руку и пальцами, все еще в кровавой слизи, погладил ее по щеке.
Несмотря ни на что, это было приятно. Шайху белозубо улыбнулся ей, сияя, как отполированная монетка. Мескете некоторое время не двигалась, явно не понимая, чего от нее ожидают, а потом сказала:
— Двери разблокированы.
И Амти вышла из машины. Она покачалась на пятках, оказавшись будто бы совсем одна в незнакомом месте. Это было не совсем правдой, но и не совсем ложью. Амти изучила район по фотографиям со всей тщательностью, которой требовала от нее Мескете. Он посмотрела влево и увидела магазин «Обои», мутный анахронизм, оставшийся из времени, когда Амти была совсем маленькой и никаких больших торговых центров еще не было, а были только маленькие магазинчики, специализирующиеся на чем-то одном. Амти двинулась в сторону магазина. Проходя мимо, она проводила взглядом разноцветные рулоны обоев, они прислонились к витрине так, будто осуждающе склонились над Амти. Она невольно отошла чуть подальше, чувствуя себя очень странно.
— Наверное, — сказала Амти сама себе. — Это мой мозг боится, потому что я одна и на темной улице. Поэтому я пытаюсь приписать обоям нечто человеческое, чтобы справиться с одиночеством.
Голос Амти показался ей самой слишком громким, и она закончила шепотом.
— А так все хорошо!
Получилось не слишком-то оптимистично. Город в этом месте и в этот час был пустым, таким пустым, каким Амти привыкла его видеть. Впрочем, теперь она знала, что вовсе это не правильно, что где-то город бьется и поет, напивается, бунтует против тихой, холодной ночи.
Но здесь он спал. Амти увидела вдалеке угрожающий силуэт бывшего кинотеатра, который давным-давно прогорел, и здание теперь сдавалось под разнообразные собрания, проведения торжественных вечеров и прочие сомнительные с точки зрения культурной ценности мероприятия. Силуэт здания был громоздким и темным, оно казалось чудовищем, в чье безразмерное нутро шли редкие, одинокие люди.
Никто не таился, но и внутрь никого не зазывали. Люди, которые заходили в здание, исчезали за черным провалом двери, безнадежно опустив плечи, казались Амти одинокими и несчастными.
Амти вдруг вспомнила, как однажды они с папой ходили в этот кинотеатр, когда еще жили в Столице. Ей было девять, она рисовала что-то, когда папа вдруг вошел в комнату и сказал, что они идут гулять. Папа взял ее в этот кинотеатр, тогда еще действующий, купил ей сахарной ваты и соленой, солонее морской воды, жареной кукурузы. Он хотел доставить ей радость, поэтому держал ее за руку и покупал вкусности.
Только несколько лет спустя Амти узнала, что в этот день, только когда ей было семь, у папы забрали маму. Амти стало тоскливо при мысли об отце, от непрошеных воспоминаний о его теплых руках, о походе в кинотеатр и сладости сахарной ваты. Она пнула какую-то алюминиевую банку, обрызгала себя липкой газировкой, остававшейся в ней и окончательно почувствовала как прекрасен этот вечер. Глаз шевелился между ее ключицами, и Амти подумала, что случится, если ткнуть его пальцем, будет ли Адрамауту больно?
Амти подошла к кинотеатру, как и все другие. Она открыла дверь, прошла в холл, слушая собственные шаги и чьи-то тихие разговоры. Дешевый красный ковер, как вываленный язык, вел в зал, снова представившийся Амти пастью чудовища. На входе ее остановил человек в пародийно-красной ливрее, на нем были смешные, круглые очки. Он был похож на стереотипного клерка с крысиным, острым личиком и блеклыми, умными глазами.
— Я вас здесь раньше не видел, госпожа, — сказал он.
— Я пришла сюда в первый раз, — ответила Амти. Текст давно был ей заучен, и она знала, что стоит говорить. — Я… у меня…
Амти посмотрела человеку, одетому как лакей из кино, в глаза, а потом добавила шепотом:
— У меня нет магии, господин. Мне кажется, я везде чужая. Одноклассница говорила, что здесь, ну…
Лакей смотрел на нее долго и с интересом. Его глаза изучали ее лицо странным, смутно знакомым Амти образом. Секунду спустя она поняла, почему этот взгляд казался ей таким странным. У него был такой взгляд, будто он рисовал ее. Амти подумала, как хорошо, что она маленькая, безобидная девочка, по крайней мере с виду. Вряд ли ее можно было принять за Пса Мира.
Лакей улыбнулся, потом протянул ей руку, очень тепло сжал ее ладонь.
— Добро пожаловать, госпожа! Несказанно рад, что вы сегодня будете присутствовать, просто несказанно! Можете занять любое свободное место. Только не кидайте мусор и не приклеивайте жвачку к сиденьям.
У лакея была предупредительная улыбка, а его алая ливрея сияла какой-то сверхъестественной чистотой, Амти даже смотреть на нее было стыдно, как будто она могла испачкать ее не прикасаясь.
— И никакой газировки. Тем более никаких чипсов, от них крошки.
— Хорошо, — пообещала Амти, а про себя добавила, что ничего такого делать вовсе и не собиралась. У лакея были раболепные, собачьи повадки мелкого служки, это почему-то казалось Амти неприятным.
Амти прошла в зал. Людей было довольно много, из них заметное число ее ровесников и ровесниц. Они жевали жвачки, переговаривались, тихонько смеялись. Казалось, происходящее было для них веселым приключением. Девочка с выкрашенной в лимонный цвет челкой впереди рассказывала своей подруге, болтающей ногами, затянутыми в разного цвета чулки, что была здесь в прошлый раз и что было все очень круто.
— Как во сне, — сказала она. — Я как бы, ну, даже и не помню особо.
— Здорово, — ответила ее подруга. — Как бухнуть.
Были здесь и люди постарше, в основном, усталые, бедно одетые и очень несчастные на вид. Для них то, что должно было произойти никаким приключением не было. Взрослым людям, так и не получившим магию, просто некуда было больше идти. Мальчишки и девчонки, пришедшие сюда побунтовать против родителей, считающие, что магия им не нужна, не знали, что значило прожить без магии всю жизнь. Это значило никогда не найти свое место. Кто-то с помощью магии лечил людей, кто-то строил города, кто-то ловил преступников, а у кого-то не было никакой магии. Не было дела, к которому у него был бы дар. С одной стороны такие люди были свободны заниматься тем, чем хотят, никто не смотрел на них косо, как на людей, обладающих способностью к исцелению, но мечтающих играть на сцене. С другой стороны, конечно, они в среднем добивались куда меньшего успеха. Они были изгоями. Немножко больными, которых немножко боялись и немножко сторонились. Этого достаточно чтобы превратить любую жизнь в ад. Несчастные, словом, люди. И, конечно, Инкарни, за которым охотился отряд Амти, этим пользовался. Амти интересно было на него посмотреть. Настоящий Инкарни из Двора. Чудовище. Абсолютное, дистиллированное зло.