Этих немцев не держали взаперти, и они свободно перемещались по городу, возвращаясь в казармы только к ночевке и перекличке. Куда убежишь в чужой стране. Некоторые из них были настоящие затейники по части всяких рукомесел. Особенно столяры и слесари. Из деревяшек и попавших под руку железок выделывали такие затейливые штуки, что не перестаешь дивиться человеческому мастерству. Потом эти умельцы ходили по дворам и продавали или меняли на продукты свои поделки. Особым спросом пользовались красивые деревянные портсигары, чудесные шкатулочки с секретом и необыкновенно красивые резные фигурки, ну, и, конечно, всякие кухонные приспособления.
Франц из Кельна, работавший как раз на восстановлении соседнего дома, как-то незаметно прибился к нашей семье в качестве помощника бабы Даши и добровольного "компаньона" для деда Павла. Первый раз он появился у нашего кухонного окна, за которым баба Даша вовсю занималась стряпней. Что уж там он предлагал я не помню, но когда услышал, что ее дочь говорит по-немецки, то пришел вечером познакомиться, поговорить, да так и застрял почти до самой ночи, болтая со мной и девочками на какой-то нелепой смеси немецкого и русского. Когда через пару визитов Франц узнал, что дед-то наш сапожник, то у него загорелись глаза как у душевно больного. Оказалось, что он тоже сапожник и настолько стосковался по своему ремеслу, что готов душу дьяволу заложить за то, чтобы подержать в руках шило с дратвой. Отвели его к деду.
Если наблюдать за этой парой со стороны, то и цирка никакого не нужно. Они мгновенно нашли общий язык, хотя один ни бельмеса не понимал по-немецки кроме "зер гут", а другой по-русски изъяснялся так, что даже человеку, не знающему немецкого понятнее было бы, если бы Франц говорил на своем родном языке. Пока кроили кожу, то все было чинно и тихо. Потом садились рядом, и каждый по-своему начинали тачать обувь. Вот тут-то все предшествующее благообразие мгновенно взрывалось. Каждый начинал учить другого делать правильно. Сопровождалось это невообразимой жестикуляцией, тыканьем пальцами в мнимые огрехи, разными немецкими и русскими нелестными эпитетами в адрес друг друга и, разумеется, матом только на русском языке. Причем до сих пор я никогда не слышала от деда Павла ни единого матерного слова, ни в каких ситуациях. Устав от битвы, они садились спиной друг к другу и, насупившись, продолжали работу. Только дед Павел бубнил себе под нос что-то о проклятых оккупантах, с которыми он больше не желает иметь ничего общего. Закончив дело, молча пили чай и, не прощаясь, расходились. На следующий день после работы на стройке или в выходной Франц появлялся в мастерской, как ни в чем ни бывало, и весь спектакль повторялся опять с начала до конца. Клиенты же отличить "нашу" обувь от "вражеской", никак не могли.
Пунктуальность немцев, действительно, национальная черта. Если Франц сказал, что придет в такое-то время, то это будет минута в минуту и можно на стук в дверь не спрашивать: "Кто там?". Ответ непременно будет: "Немецки зольдат!" Но однажды он опоздал на целых пол часа: "Где же твоя хваленая немецкая аккуратность, Франц?" В ответ унылое: "Это не моя немецкая аккуратность, а ваши русские трамваи". Прошел почти год и Франц принесся к нам сам не свой: "Нас отправляют домой!" Дед прослезился на прощанье, и больше о Франце мы ничего не слышали…
Летом пятьдесят седьмого года мы с тобой поехали на Украину. Тебе нужно было подкрепить организм хорошим отдыхом перед сложной операцией на желудке. С нами в купе оказался какой-то гражданин, который никак не мог найти себе места. Он непрерывно суетился, высовывал голову то в окно купе, то в окно в коридоре, бегал из конца в конец вагона, заговаривал со всеми по поводу и без повода. Казалось, что будь он в силах, то стал бы сзади подталкивать поезд, чтобы тот ехал быстрее. Его возбуждение стало понятным, когда выяснилось, что его реабилитировали и вот сейчас он едет домой после девяти лет проведенных в лагере.