Поразило другое — начальник отделения не зажегся его идеей. Не зажегся не потому, что не одобрял ее. Он просто не был способен разделить башлыковскую увлеченность, башлыковскую страсть. Творческая мысль не могла вызвать в нем ответного горения, как не сможет металл высечь искру из куска глины.
Раскусив своего начальника, Башлыков легко уверовал, что он призван заменить его. И чем больше хотелось ему возглавить отделение, тем сильнее становилась его убежденность в никчемности Райгородцева. Он видел только его пороки и только обои достоинства, и не одно честолюбие говорило в нем. Он считал, что от замены Райгородцева прежде всего выиграет дело, то дело, которое он, Башлыков, любил преданной и ревнивой любовью.
Василий Степанович ринулся в открытую атаку. Его схватки с Райгородцевым на совещаниях или — во время частных встреч становились все более яростными.
Дальше — хуже: начальник и его заместитель вообще перестали разговаривать.
Ссора начала отражаться на работе отделения. Коммунисты забили тревогу и созвали партийное собрание. Василий Степанович оказался на нем в совершенном одиночестве. Ему объявили строгий выговор за грубость, зазнайство и дезорганизацию производства. Собрание обратилось к начальнику дороги с просьбой снять Башлыкова.
Лишь несколько дней спустя он смог заставить себя проанализировать случившееся. Не сдаваясь, Василий Степанович продолжал считать, что его не поняли, не оценили на отделении. Но он нашел в себе силы признать, что был груб и заносчив, не сумел расположить к себе людей, зато все время наживал скрытых и открытых недругов. И чем чаще встречал проявления недоброжелательности, тем несдержаннее, несноснее вел себя. Надо помягче, пообходительнее обращаться с людьми, и тогда добудешь любую победу.
Ему казалось, что в этом признании и заключена вся полнота выводов, которые нужно сделать из собрания.
В то время ушел на хозяйственную работу первый секретарь горкома партии, давний друг Райгородцева. Его место занял Будаев. Накануне заседания бюро горкома, на котором должно было утверждаться решение парторганизации отделения, он вызвал к себе Башлыкова.
В кабинете первого секретаря Башлыков застал несколько человек. Увлеченные каким-то спором, они говорили почти все сразу и отчаянно курили. Это шумное оживление находилось в удивительном несоответствии со строгой, чинной тишиной других комнат и коридоров горкома.
Будаева Василий Степанович видел впервые. В отличие от остальных, он помалкивал, поджав губы, отчего широкое, скуластое лицо его казалось квадратным. Над не большим, чуть вздернутым носом веселые, хитроватые глаза. Внимательно поглядывая на спорящих, он машинально крутил цепочку из канцелярских скрепок. Около него монтер чинил настольный вентилятор, и Будаев время от времени косился на полуразобранный механизм. Видимо, у рабочего что-то не ладилось. Будаев не стерпел.
— А если так? — обратился он к монтеру. — Нет, нет, переверните! Хорошо. Теперь держите!
Он взял отвертку и начал ловко орудовать ею. «Механик, первоклассный механик», — определил Башлыков. От этого открытия стало почему-то немножко легче на душе, и захотелось поскорее остаться один на один с Будаевым, чтобы просто так, без расчета на какую-нибудь защиту, поделиться своими горестями.
Секретарь горкома оторвался от вентилятора, положил отвертку и с удовольствием обтер ладонью ладонь.
— А ну, попробуйте! — бросил он монтеру.
Тот протянул шнур к штепселю. Послышалось ровно нарастающее гудение вентилятора.
— Ажур! — довольный своей удачей, Будаев подмигнул рабочему. Потом обратился к остальным: — Ну, шабаш, друзья, меня вот товарищ Башлыков дожидается. Завтра у нас бюро, давайте приходите — продолжим разговор.
Трудно сказать, сколько просидел Василий Степанович у секретаря горкома. Несколько раз Будаеву докладывали о других посетителях, но он никого не принимал.
Башлыков рассказал о всех своих неудавшихся планах технологической перестройки. Будаев задал множество вопросов, оставил себе все схемы, которые Василий Степанович набросал по ходу беседы. Но на прощание оказал:
— А вели вы себя не по-партийному, и всыпали вам правильно.
Он произнес это не очень строго, даже как-то по-свойски, и у Башлыкова мелькнула мысль, что Будаев примет его сторону.
На заседании бюро горкома он увидел: Будаева другим.