А Лямин? Неужели он не видит, как много обещает эта синяя карандашная стрела? Неужели она мертва для него?
Захотелось снова остаться одному. Василий Степанович взял пухлую папку с документами на подпись и оказал по возможности спокойнее:
— Иди отдыхай! Я еще посижу, просмотреть кое-что надо.
Лямин посочувствовал:
— Да, подкопилось у тебя.
— Не говори! Валом валит.
Башлыков открыл папку. Наверху лежал список заселения дома на Пушкинской.
— На минуточку! — вернул Василий Степанович заместителя. — Список вот на новый дом. Давай вместе глянем. Ты же людей хорошо знаешь.
— Как свои пять пальцев. Только чего смотреть? Обсуждали уже.
— Ничего. Семь раз отмерь — раз отрежь.
Начальник отделения взял толстый красный карандаш, навалился на стол и начал читать. Называя фамилию, он ставил против нее чуть заметную точку и делал небольшую паузу.
— «… Абакумов», — прочел Башлыков. Карандаш опустился вниз, но, не коснувшись бумаги, повис в воздухе.
Лямин вынул табачницу и принялся усиленно набивать трубку, хотя табаку в ней было достаточно.
— «… Абакумов Г. Д.», — повторил Башлыков. — Как его, Григорий, что ли?
— Нет, Глеб, Глеб Денисович.
— Значит, Глеб Денисович… Так-так… — Начальник отделения положил карандаш, провел ладонью no лицу, словно хотел стереть что-то. — Глеб Денисович… Он что, холостой?
— Холостой.
— Ну вот, надо же прежде всего о семейных думать.
— Да, это верно. Между прочим, дома строят у нас на отделении преступно медленно. Я все собираюсь статейку в газету написать, такую, знаешь, зубодробительную. Разнести этот шараш-монтаж-строй…
Башлыков перебил:
— А ты хорошо знаешь, что Абакумов не женат?
— Ну, Василий Степанович, ты меня обижаешь! Уж про свои-то кадры — среди ночи разбуди— все скажу. Девушка у него, это верно, есть. Свадьба вот-вот состоится.
— Наша девушка-то, железнодорожница?
— Нет, с ЗИПа. Ты как-нибудь обязательно на ЗИП съезди. Ох, и заводик — игрушка! Работницы — как медицинские сестры: халатики, косыночки..
— Как все-таки насчет Абакумова? — снова оборвал Башлыков. — Дадим ему комнату?
— Так ты, по-моему, уже решил.
— Что решил?
— Воздержаться.
— А ты сам что предлагаешь?
— До чего ты мужик въедливый! — рассмеялся Лямин. — Ведь я за этот список уже дважды голосовал. Что ты еще от меня хочешь?
Лицо Башлыкова начала заливать краска. Как всегда в минуту большого раздражения, он терял остроту сообразительности и вместо дельных, нужных слов на язык настойчиво просилось что-то безрассудное, бранное, грубое.
Надо промолчать, во что бы то ни стало промолчать, пока не утихнет раздражение и не восстановится ясность мысли.
Он взял свою недокуренную закрутку и, глубоко затянувшись, стал гасить ее с такой силой, словно хотел вдавить в мрамор пепельницы. Табак и пепел рассыпались по белоснежной чаше. Наконец начальник сказал тихо:
— А мастер же ты, брат, выкручиваться!
— То есть как это? — изобразил удивление Лямин.
Башлыков старательно сдул в корзину содержимое пепельницы.
— Ладно, иди. Я уж сам разберусь: тут.
— Да нет, Василий Степанович, пожалуйста… Ты меня не понял…
— Понял, очень хорошо понял.
Башлыков уже полностью овладел собой. Он бережно поставил пепельницу рядом с чернильным прибором, строго на прежнее место.
— Ну, будь здоров! — сказал как ни в чем не бывало Лямин и направился к двери.
Его упитанная фигура по-прежнему дышала спокойствием и уверенностью. И, провожая заместителя недобрым взглядом, Василий Степанович подумал: «Трудненько же нам будет вместе!»
Оставшись один, он почувствовал, что страшно устал. Пожалуй, настолько, что не сможет еще чем-нибудь заняться. Все же, следуя давней привычке, Башлыков раскрыл настольный блокнот, чтобы записать наиболее важные дела на завтра.
Прежде всего — совещание машинистов. Лучше вечерком, чтобы всех успели Известить. Пригласить свободных диспетчеров. А Касьянова попросить, чтобы еще утром зашел. Ну, и Абакумова вместе с ним вызвать.
Абакумов, конечно, решит, что его требуют на расправу. Приготовится к драке. Не чета Лямину мальчик…
Начальник отделения перевел глаза на апис о к жильцов нового дома. Красные точечки обрывались на середине. Поборов усталость, он дочитал список и поставил свою подпись.
Пепельница
Инженер железнодорожной станции Серафима Викторовна Жарова, уйдя пораньше со службы и обежав единым духом стол заказов «Гастронома», маникюршу и парикмахера, заканчивала с помощью домработницы приготовления к приему гостей. Сейчас она стояла перед большим — через всю комнату — накрытым столом и любовалась его убранством.