— Как же мы будем рассаживать гостей?
Она обращалась к мужу, Петру Петровичу. Ему исполнилось — сегодня сорок лет. Жаров перебирал в соседней комнате бумаги, которые выгреб из нижнего ящика письменного стола.
Между ними произошла небольшая размолвка, нисколько, впрочем, не испортившая настроения Серафиме Викторовне. Жарову неожиданно захотелось пригласить на вечер инженера Сакулина, с которым он дружил в юности, но в последнее время совсем не встречался. Серафима Викторовна воспротивилась. Она считала Сакулина скучным, недалеким человеком и была рада, что муж завел другие, более интересные знакомства, к тому же она видела, что между ней и Сакулиной, женщиной пожилой, весовщицей той самой станции, на которой и работала сейчас сама Серафима Викторовна, слишком мало общего.
Обойдя вокруг стола, Жарова снова покосилась в сторону соседней комнаты. Муж держал в руке какой-то небольшой лист, скорее всего фотографию. Он не ответил жене, вероятно, потому, что не расслышал ее, но все-таки Серафима Викторовна опасливо подумала, что Петр Петрович может, чего доброго, расстроиться, надуться и тогда вечер, который она тщательно готовила и от которого ждала много приятного для себя, окажется испорченным.
Серафима Викторовна любила принимать гостей. Ей нравилось шумное застольное веселье, звон бокалов, озорное остроумие мужчин, балансирующее на самой грани дозволенного, и собственная беззаботная, хмельная возбужденность. Она знала, что половина ее знакомых немножко увлечены ею, и всегда на вечерах их легкие, милые вольности и ухаживания, полусерьезные, полудерзкие выражения влюбленности на лицах подразнивали нервы и еще более поднимали настроение.
— Ну, Петя, хватит тебе там копаться! — снова обратилась она к мужу.
Петр Петрович отметил про себя ее примирительный тон, но от своего занятия не отрывался.
— Как же ты его пригласишь? — продолжала Серафима Викторовна. — Телефона-то у Сакулиных нет.
— Костя еще на заводе, — пробурчал Жаров. — Он там до семи-восьми часов пропадает.
— Так звони, пока не поздно.
— Но ты же против?
— Оставь, милый! Сегодня твой день.
Петр Петрович начал собирать в папку разложенные на столе бумаги.
Заметив, что смеркается, Жарова зажгла люстру и повторила свой вопрос:
— Как же мы рассадим гостей?
Она давно все решила сама, но ей хотелось втянуть мужа в разговор, чтобы окончательно выяснить его настроение.
— Было бы за что сесть да что съесть, — сказал Петр Петрович, появляясь в дверях. Окинув взглядом жену, добавил восхищенно: — О-о, какая ты у меня сегодня!
Они лишь год как сыграли свадьбу, и Петр Петрович и сейчас еще временами чувствовал себя молодоженом.
Поцеловав мужа, она высвободилась из его объятий и поправила на груди белую нейлоновую кофточку.
— Что это у тебя? — Жарова кивнула на фотографию, которую муж держал в руке.
— Да вот, просматривал разную старину и наткнулся.
С фотокарточки таращили гл аз а два похожих друг на друга парня. Напряженная, как на параде, поза, бравая стрижка под бокс, одинаковые майки со шнуровкой на груди и засученными выше локтей руками.
— Узнаешь орлов? — опросил Петр Петрович.
— Ты и Сакулин?
— Мы. Двадцать три года назад. Передовые слесари-ремонтники паровозоремонтного завода Петр Жаров и Константин Сакулин.
— Смешные какие!
— Но-но, полегче с рабочей гвардией, барышня!
Жаров спрятал снимок во внутренний карман пиджака и в прекрасном расположении духа направился в прихожую, к телефону.
В это время Мария Ильинична Сакулина шла, с работы домой своей обычной, великое множество раз повторенной дорогой. Шла она быстро, наклонив голову, слегка сутулясь, как все люди, привыкшие углубляться в раздумья во время ходьбы. Торопиться ей, собственно, было некуда, но, занятая своими мыслями, она и не замечала, что спешит.
День выдался тяжелый, беспокойный. С утра валил снег вперемежку с дождем и дул злой, порывистый ветер. Мария Ильинична работала на площадке мелких грузов, или, как говорят железнодорожники, мелких отправок. Крытую, но не защищенную с боков платформу захлестывало. Накладные, едва их вынешь, начинали мокнуть. Снежная жижица, что скапливалась по краям платформы, мешала автокарам. Грузчики и шоферы автокаров мерзли, мокли, злились и, не скупясь на крепкие слова, из-за пустяков схватывались с весовщиками.