Жаров еще раз тряхнул друга за плечи.
— Чертов дышловик, ты что, еще вырос, что ли? Машенька, тебе не сграшео жить рядом с этакой горой?
— А у горы-то тише, — откликнулась Сакулина, — ветры не дуют.
Константин Николаевич ухмылялся и тер нос.
— Ты, П-петр, вроде еще п-пополнел, — произнес он.
— Сижу, Костя, сижу — все над бумагами. Вот и раздуваюсь, словно квашня. Эх, вырваться бы на охоту! А то, как бывало, на лодочку — с удочкой, с переметиком. Помнишь, старик?.. А ну, погоди, погоди, что я тебе сейчас покажу!
Порывшись в карманах, Жаров достал фотографию и пожелтевший от времени листок бумаги.
— Слушайте, братцы мои!
Он развернул листок и, комкая от волнения слова, продекламировал:
— Помнишь или нет, дышловик окаянный? — Жаров смахнул слезу. — Машенька, ведь это же мы с ним сочинили! Услышали песню, чудесную такую, про тайгу, про любовь. Мелодию запомнили, а слова - нет. Дай, думаем, сами сочиним. И сочинили, на рыбалке сочинили. Помнишь, старик?!
Петр Петрович спрятал листок и, довольно точно выводя мотив песни из старого фильма «Тайга золотая», пропел новый куплет.
Все, счастливые и растроганные, тронулись было из прихожей, но Сакулин вспомнил о подарке. Остановившись, он произнес обычную в таких случаях короткую речь насчет доброго здоровья, ста лет жизни и вручил Жарову сверток.
В это время в прихожую заглянул сын Петра Петровича от первого брака, семилетний Шурик. Увидев Сакулиных, он с громким, радостным криком бросился к Константину Николаевичу. Сакулин легко вскинул мальчика, и тот крепко обхватил его за шею.
В руке у Шурика был какой-то черный, овальной формы предмет; мальчик звучно шлепнул им Сакулина по спине, когда обхватывал гостя за шею. Мария Ильинична покосилась на предмет и узнала его.
Мальчик держал пепельницу, ту самую небольшую бронзовую пепельницу, которую ровно год назад Константин Николаевич подарил другу. Что и говорить, она здорово изменилась за год: ни ружья, ни сетки с дичью, собачка обезглавлена, бронза в ссадинах и вмятинах.
Опустив Шурика на пол, Константин Николаевич тоже увидел и узнал пепельницу. Только Жаров еще ни о чем не догадывался и с умилением смотрел на сына.
— Хотите, я вас грецкими орехами угощу? — выпалил мальчик и сразу же полез в обрисовавшиеся полушариями карманы. — Берите, берите! — торопил он, пригоршнями наделяя гостей. — А если у вас зубы плохие, я живо вам нараскалываю.
Шурик подбежал к порогу, положил на него орех и брякнул по нему пепельницей… Орех громко треснул. Сакулин чуть вздрогнул и потупился.
— А, вот они! — послышался в дверях голос Серафимы Викторовны. — Уж мы ждали-ждали!
Она двинулась навстречу гостям, вытянув вперед красивые, полные руки.
Хотя было заметно, что Сакулйн через силу улыбается хозяйке, хотя Мария Ильинична стояла молчаливая, строгая, озабоченно, как на работе, наклонив голову, все, пожалуй, обошлось бы благополучно для Жаровых и они так ничего и не узнали бы, если бы Шурику не вздумалось вдруг бухнуть:
— Дядя Костя, а ведь это ваша пепельница. Помните?. Мне мама ее насовсем играть отдала. Только теперь тут уж поломалось..
Жаров остолбенел.
Сакулин механически взял пепельницу из рук мальчика.
— Д-да, м-моя, эт-то в-верно, — произнес он, страшно заикаясь и все еще силясь улыбаться.
Петр Петрович вышел наконец из состояния оцепенения. Кольнув жену угрюмым, протрезвевшим взглядом, он взял друга под руку и решительно повел из передней.
Шурик запрыгал им вслед.
Женщины остались одни. «Боже мой, ведь я же говорила: что не надо приглашать эту пару!» — мелькнуло в голове Серафимы Викторовны.
Она ухватилась за первую же пришедшую ей на ум версию:
— Какая досада, право! Вы представляете, мы делали уборку, она упала. Катя… знаете, наша домработница… такая неосторожная, сбросила. И, знаете, еще и наступила. Эти домработницы — сущее бедствие..
Более всего на свете боясь выглядеть пристыженной, виноватой, Серафима Викторовна старалась держаться как можно осанистее и невозмутимее. Закидывая голову и косясь на стенное зеркало, она поправляла прическу. И все-таки Жарова чувствовала, что осанка не спасает ее, что слова звучат неубедительно, а движения рук нервны и фальшивы. Продолжая распространяться о домработнице, она едва сдерживалась, чтобы не взорваться и не сказать что-нибудь резкое, надменное, прекращающее эту противную сцену.