Поначалу она была все больше одна. И не потому, что сторонилась людей. Просто не оставалось времени на знакомства. Она всегда удивлялась, как это другие женщины находят возможность поболтать часок-другой на улице или посидеть дома просто так, без дела, за орехами, семечками, или даже поспать в середине дня. Если в доме вымыто, выскоблено, прибрано, то непременно надо что-нибудь постирать, если нечего стирать, то нужно что-то погладить, а если все выглажено, требуется что-то заштопать или искупать дочку. Ее глаза, казалось, мало что видели, кроме дела.
А сейчас, без Семена, — и подавно. Дети, дом, работа — все за ней одной. Правда, уж если по чести говорить, так обязанности кубовщицы не очень-то обременительные. Посиживай себе в тепле, следи за «титаном» да плитой, над которой рабочая одежда сушится. Все в одном помещении, и выходить, кроме как за дровами да за углем, никуда не требуется. Но уж, видно, так она устроена — и здесь утонула в хлопотах.
Ну, во-первых, в самой кубовой. «Титан» потускнел, закоптился. Протерла его тряпкой с мылом, почистила песком. Стал как новый. Глянула на умывальник — краники медные. Вот и хорошо! Вычистила их кирпичным порошком — засияли, засверкали, сразу в помещении повеселело. Потом за печь взялась. Она вся в бурых полосах — рабочие креозотом измазываются, когда шпалы перетаскивают, и одежда пачкает. Долго ли побелить! Известь, мел — все рядом.
У ребят чайников не хватает. Сбегала к коменданту — оказалось, чайники на складе лежат. Пока раздавала их по комнатам, увидела, что у ребят на двух-трех человек одна табуретка. А табуреток на складе опять же полным-полно. Снова к коменданту. Тот, как всегда, пьяненький, кричит беззлобно:
— Сам знаю, тетка. Подводы нету. Не дает начальство подводу.
Александра Петровна руками всплеснула:
— На сто метров — и подводу требовать! Да я живенько сама перетаскаю.
Перетаскала. Так и начало цепляться одно за другое.
Шустрая, ловкая, выносливая, она все делала незаметно, не проронив иной раз и слова.
— Смотри Ты, — первый выразил восхищение Краснов, — как мышка!
С Краснова и началось ее сближение с обитателями общежития.
Краснов пришел на стройку недавно, отбыв заключение. За что — в общежитии точно не знали. Сам он утверждал, что «срок тянул за зря». Ему не верили, а он, казалось, нисколько не тревожился по этому поводу. Правда, здесь за Красновым никаких серьезных грехов не замечали, но, легкомысленный, бесшабашный, он частенько нарывался на неприятности. То нагрубит в бухгалтерии, то вдруг среди ночи заорет на все общежитие песню, а то перетащит к себе в комнату радиоприемник и патефон из красного уголка. Ему частенько доставалось от девчат за слишком бесцеремонное обращение; впрочем, он ничуть не обижался и, смеясь, давал сколько угодно колотить себя по широкой, сильной спине. Вообще Краснов отличался веселым, общительным нравом, но бросалось в глаза, что вокруг него всегда была какая-то пустота. Человек поет, улыбается, острит, а все один да один.
И вот однажды поздно вечером Краснов явился в общежитие сильно пьяным. Таким его Александра Петровна ни разу не видела. Он остановился в дверях кубовой, расположенной в самом начале коридора, навалился всем телом на косяк двери и, низко свесив голову, задумался о чем-то натужно и горько. Александра Петровна поспешила к нему и, подставив свои худенькие плечи под его большую руку, сказала:
— Пойдем, пойдем! Опрись… помогу.
Краснов повел головой в ее сторону, глянул исподлобья.
— А-а… мышка! Хороший ты человек, мышка. А я вот котлы продал. Котлы — это часы, понимаешь? Ну и… гуляю.
— Зачем же продал? Покупать да продавать — какой прок?
— Понимаешь, мышка, письмо я получил… Подожди, где же оно?
Чувствовалось, что он очень хотел выговориться. Александра Петровна провела его в кубовую, уселась рядом. Краснов отыскал в заднем кармане брюк письмо — смятый треугольник. Она прочитала: