— Пришлось немного..
— Значит, знаешь его, знаком с ним?
— Ну, какое там знакомство! Приглашали меня раза два к нему в кабинет, на совещания.
— Значит, все-таки знаком? — Бобровский сжал однокурснику руку. — Пойдем к нему.
— Ты что, шутишь?
— Необходимо, понимаешь! До зарезу!
Но Гирин оставался непреклонен:
— Не проси! Ни за что на свете не подойду. Извини, не хочу нахалом выглядеть.
Бобровский кольнул однокурсника раздосадованным взглядом и замолчал. Радимов приближался. Он то и дело отвечал на приветствия, но шел пока один.
— Я сейчас, — бросил Виктор жене и решительно направился навстречу Радимову. Красивое лицо его было в этот момент полно большой внутренней силы.
Они встретились. Виктор оказал что-то. Рослый Радимов поглядел на него сверху вниз с обычной своей деланой свирепостью и протянул руку.
Некоторое время Вера наблюдала за ними, а затем повернулась к окну.
— Зачем ему Радимов? — спросил Никита Иванович, желая прервать затянувшееся молчание.
— Насколько я понимаю, Радимов может поддержать издание книги, — ответила Вера.
— Чьей?
— Это последняя работа Виктора. О поточных линиях. Опыт двух заводов.
— Молодец Виктор, — сказал Гирин искренне. — И как он только успевает!
— Да, он много работает, очень много.
Из окна им был виден новый институтский корпус, невысокий, всего лишь на два этажа, но весьма фундаментально построенный. Он стоял по другую сторону переулка. На белесые стены уже легли вечерние тени. В глубокой синеве окон кусками отражалось здание клуба.
— Что в этом корпусе? — спросил Никита Иванович.
— Лаборатория хома.
«Хом» — холодная обработка металла. Гирину было приятно услышать от Веры это выражение. Оно сближало, напоминая, что в институте они оба пользовались такими вот специфическими словечками, как «ХОМ».
— Вы часто заглядываете в институт? — снова опросил он.
— Мы живем в этом районе… Иногда нарочно сделаю крюк, чтобы хоть мимо пройти… Тянет, знаете…
— А на таком вечере, как сегодня, вы, конечно, не в первый раз?
— Именно в первый.
— Не верю.
— Воля ваша, но я говорю правду. Мы, москвичи, слишком плохо пользуемся удовольствиями, которые может нам доставить столица.
— Мне кажется, что вы слишком смело обобщаете.
— Пожалуй, да. Но я, хотите — верьте, хотите — нет, уже лет пять не покупала билетов в Большой театр, о существовании Консерватории вообще забыла… Да уж куда смешнее — новое здание Университета я видела только с Крымского моста.
— Очевидно, без конца откладываете: «Успею, посмотрю, Воробьевы горы никуда не денутся»? Ведь так? Старая истина — человеку свойственно ценить лишь то, чем он не располагает.
— Возможно… А вы все так же презираете танцы и обожаете серьезную музыку?
Она посмотрела на него значительно, очевидно желая подчеркнуть, что хорошо запомнила, каким он был в институте. Счастливо пораженный и вместе с тем застигнутый врасплох вопросом; Гирин не сразу нашел что ответить.
— Вот теперь вы совсем похожи на прежнего Нику.
Это «Ника» еще более изумило его, и, кажется, впервые за всю их беседу Ники — та Иванович с исчерпывающей отчетливостью почувствовал, с кем он стоит, с кем разговаривает. Ему стало как-то по-особенному, по-хорошему неловко и тревожно. Он перевел на Веру настороженный, смущенный взгляд. Она снова улыбнулась и вдруг, тоже смутившись и покраснев, необыкновенно помолодела.
Внезапно рядом вырос Бобровский.
— Радимов завтра примет меня, — доложил он.
Окрыленный и озабоченный одновременно, Бобровский уже сейчас прикидывал, как поведет завтра переговоры с Радимовым, и ни жена, ни Гирин, ни все, что творилось вокруг, не мешало ему. Никита Иванович даже залюбовался им и с легкой завистью подумал, как, по-видимому, любит Вера этого деятельного, умного, красивого человека.
Вера предложила пройтись. Они включились в наладившийся людской круговорот. Вера держала мужа под руку. Безукоризненно стройный, уверенный в себе, он твердо и высоко нес небольшую, аккуратную голову. Время от времени он здоровался энергичным кивком, но это, как видно, не мешало ему продолжать думать о своем.
Гирин шел по другую сторону Веры. В своем чесучовом, простого покроя, свободном кителе он выглядел мешковато. Впечатление неуклюжести усиливали — взъерошенные, кудреватые волосы и большие, мохнатые брови. Никита Иванович сутулился, не знал, куда девать руки, и, несмотря на свою достаточно рослую фигуру, казался ниже и незаметнее Бобровского.
Задребезжм звонок, приглашая на торжественную часть вечера. Люди, зашумев так, что звонок стал еле-еле слышен, повалили к распахнувшимся дверям зрительного зала.