Вскоре в камеру вошел Алеас, грустно глядя на меня, он сказал:
– Вас переводят во дворец набожника, я буду сопровождать вас по высочайшему повелению моего господина. Я вынужден вас связать, хотя в этом и нет смысла.
Алеас сам слабо перевязал мне запястья впереди тела, потому что, как он правильно заметил, в этом совершенно не было необходимости, затем он платком завязал мне глаза, а сверху натянул мешок, чтобы скрыть лицо, только после этого он позволил сопровождающим войти в камеру и взять меня. Видимо, мое пребывание в Замке Роз держалось в большом секрете, только Алеас, Тобакку, Миатарамус да несколько стражников знали, кто я.
Началось бесконечное путешествие по коридорам, вверх, вниз, поворот влево, вправо, нескончаемые звуки и запахи смерти; иногда мы останавливались, Алеас что-то говорил кому-то, и путешествие продолжалось.
Руками я почувствовал свежий воздух, волоски на них зашевелились от порыва ветра, который проник даже под удушающий мешок. В дверях мы остановились. Немного погодя меня посадили в тележку, и я благополучно покинул свою тюрьму, чтобы сменить ее на еще более страшное заточение. Тележка медленно покатила по Городу, проезжая по многоголосым улицам под улюлюканье горожан, я невесело думал, что Нао был не прав, когда говорил, что из Замка Роз выезжают телеги только с мертвецами, я – живой, был тому опровержением.
Город Семи Сосен, живущий для меня лишь в многообразии звуков, проносился мимо, и я, не в клетке, практически не связанный, чувствовал себя вдвойне пленником. Ах, если бы я мог двигать руками, если бы мог! И я буду ими двигать, я верну в них чувствительность, а нога заживет, и я сбегу из дворца набожника, в конце концов, он не тюрьма, не крепость, – так я подбадривал себя.
По мере приближения к цели суета спадала, мы много поворачивали, и остановились. Алеас ссадил меня с телеги и подвел к двери, затем долго с кем-то разговаривал, мы ждали, наверное, целую вечность, чтобы попасть во дворец. Наконец, нас впустили, и мы медленно двинулись, все время останавливаемые стражниками. Сначала я решил запоминать дорогу, но скоро сбился в подсчете поворотов и лестниц.
Вдруг мы остановились. Алеас снял с меня мешок и повязку. Я, щурясь, открыл глаза и оглянулся.
Я находился в небольшой, но роскошной комнате. На зарешеченных (я сразу это подметил) окнах висели расшитые золотом шторы, золото вообще превалировало в отделке комнаты. У стены стояла огромная кровать, заваленная мехами (первый раз за время моего пребывания в Империи я увидел кровать), небольшой стол, на полу хаотично разбросаны вытканные ковры, и среди этого великолепия стоял я, поднятый из ада, грязный и упавший духом.
Алеас, улыбаясь, следил за моей реакцией на всю эту роскошь, и видимо, она ему не понравилась.
– Вы должны благодарить набожника за такую милость, – осуждающе сказал он.
– Мне все равно, где помирать, Алеас, – усмехаясь, сказал я, – ты знаешь, для чего…
– И знать не должен, – коротко оборвал он меня и, натянув мне на голову мешок с прорезями для глаз, три раза хлопнул в ладоши.
Сквозь мешок я увидел, как двое слуг втащили в комнату большую ванну с горячей водой, третий нес одежду, четвертый поднос с едой. Когда слуги удалились, Алеас закрыл дверь на задвижку и лишь после этого снял мешок с моей головы.
– Начнем с ванны, – бодро проговорил он.
Алеас помог мне раздеться и забраться в воду, затем тщательно вымыл меня, вытер и обработал мазью начавшую гноиться ногу.
– Ты будто нянька, Алеас, – съязвил я, – приходится выполнять разные поручения Тобакку, да?
– Не вижу причин для иронии, – как будто не задетый, сказал страж, – если бы ты сам мог помыться, я не стал бы тебе помогать.
Я почувствовал себя слегка пристыжено и позволил Алеасу усадить себя, позволил одеть и подстричь.
Алеас задумчиво смотрел на творение своих рук, а я чувствовал себя куклой.
– Да, ваш внешний вид, в самом деле, отличается необычностью. Легко ли чувствовать себя другим? – чуть улыбаясь, спросил он.
– Я готов отдать весь свой вид, лишь бы выбраться из этой золотой тюрьмы! Послушай, Алеас…
– Не надо, – сухо сказал Алеас, – я буду жить с вами в одной комнате, и не хочу быть посвящен ни в какие секреты, если вы помните, я – служитель набожника и буду обязан доносить ему обо всех ваших словах. Но по некоторым причинам я не хочу быть наушником, поэтому прошу вас, не говорите мне ничего, каждое слово я передам своему господину.
Я испытывал благодарность к Алеасу, и каким бы подлецом он не был на самом деле, я всегда буду вспоминать о нем с теплотой, ведь он был единственным человеком, облегчавшим мне жизнь в Замке Роз. Он был главным в этой тюрьме и, как я узнал позже, часто отдавал самые бесчеловечные приказы, не гнушаясь работой палача.