– Да, он известный мудрец, говорят, он владеет многими обрядами старины. Но хот Пике бежал, – сказал хотер, – исчез, как сквозь землю провалился, и нет его нигде. Я искал старика, но тщетно. Империя – большая страна, в каком краю он может скрываться? Но он может знать, ты прав.
– Если бы я раньше это понимал! – в отчаянии воскликнул я. – Почему я раньше не видел твоего лица! Ведь я жил с Пике в одном доме, ел из одного котла, беседовал с ним об этих проклятых антиподах, и ни словом не обмолвился о том, кто я, боясь, что он не поверит! Какой я дурак, идиот!
– Я буду искать его, – уверенно сказал хотер. – Постарайся остаться живым, я не хочу пока умирать и надеюсь на удачу, если бы ты мог выбраться…
Дверь распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел Алеас.
– Пора уходить, сюда идет набожник.
Деклес выбежал из комнаты, я забрался в постель, Алеас улегся на пороге, но в ту ночь Тобакку так и не пришел, зато страшные догадки посетили меня столько раз, сколько отмерили часы, пока не наступил рассвет.
4.
Алеас принес великолепную дорогую одежду и украшения, обвесил меня золотыми цепями, заколол брошками, соорудив подобие новогодней елки, при каждом шаге вся амуниция гремела так, что было слышно за версту; на голову он нацепил мне шапку, разукрашенную мехами.
Каких трудов стоило мне скрыть от Алеаса тот факт, что руки мои снова работают, что сила вернулась ко мне, прежняя, и казалось, я стал еще сильнее, отобрав жизненную энергию у двойника. Мысль о том, что теперь я могу попытаться бежать, защищаться, придала мне бодрости, и все не казалось таким уж непоправимым. Эта уверенность подкрепилась, когда Алеас привесил на меня меч в ножнах.
– Ты не боишься, что я могу этим мечом отрубить тебе голову, Алеас? – издевательски спросил я.
Алеас молча вынул меч из ножен и показал мне: он был деревянным.
– Д-а-а, – разочарованно протянул я, – если только стукнуть по голове.
Меня тревожила молчаливость стража, а что если вчера он подслушивал под дверью и знает дословно наш с хотером разговор, да если и не подслушивал, ведь мы разговаривали довольно громко, кричали, можно сказать. Если он, как обещал, расскажет об этом набожнику, все может невероятно осложниться.
– Алеас, я хочу тебе задать вопрос на щекотливую тему, – осторожно начал я. – Скажи, ты не слышал вчерашнего разговора с моим гостем?
– Глухому трудно было не услышать, – хмуро сказал он, – но господин Деклес – мой друг, эта тайна и его тоже, поэтому я не стану ничего говорить набожнику, хотя мог бы получить солидное вознаграждение.
– Спасибо, – тихо сказал я, чувствуя благодарность к тюремщику.
– Я, честно говоря, – добавил он, – все равно ничего не понял.
– Неудивительно, я сам с трудом понимаю.
Алеас в ответ только хмыкнул, достал из кармана флакончик с жидкостью и протянул мне.
– Выпей.
– Что это? – я недоверчиво понюхал что-то розовое, но достаточно приятно пахнущее.
– Тебе нужно это выпить.
Я выпил.
– Это средство, – сказал Алеас, – лишает голоса, но не навсегда, где-то на двенадцать часов, не больше. К сожалению, такая предосторожность просто необходима, чтобы ты ничего не смог испортить.
Мое лицо перекосило от злобы, но вымолвить я уже ничего не мог, горло словно парализовало, ни одно слово не образовывалось в нем. Отличный ход! Да, теперь я и, правда, ничего не смогу испортить! Благо еще есть руки и ноги, связывать, я надеюсь, они меня не будут.
Алеас достал из-за пояса небольшой кинжал.
– Это, – сказал он, – вторая предосторожность. Я всегда буду рядом с тобой и если замечу, что ты пытаешься бежать или буйствовать, воткну его в тебя. Наконечник кинжала смазан снотворным, ты не умрешь, но крепко заснешь. Если не хочешь больших неприятностей, будешь делать все, что я прикажу. Сейчас мы пойдем в Большой Зал, ты станешь по левую руку от набожника, и будешь спокойно стоять, пока длится прием. Двигаться, улыбаться, кивать не нужно, просто стоять и молчать, я буду у тебя за спиной, как совесть.
Алеас быстро переоделся в хламиду служителя Светлоокого и повесил на шею знак верховной власти. Мне страшно хотелось съязвить, что Светлоокий покарает его за такое кощунство, но говорить я не мог и только кислой миной выразил свое мнение.
Я должен был бежать, я был обязан хотя бы попытаться, пусть это закончится гибелью, но Шанкор должна узнать, что не по своей воле я оказался у трона Тобакку, что я предан ей и сердцем, и душой. Мысль о том, что она думает обо мне, разрывала сердце. Какие катастрофические последствия будут у этой игры!
Алеас выпустил меня, и я впервые оказался вне золотой клетки, в мрачном темном каменном коридоре, стены которого были украшены сценами баталий, убийств, насилий. Это была галерея подвигов набожников. Если все их подвиги заканчивались тем, что показывали эти картины, то легко представить, сколь мало героичными были они.