– Чтобы ты исполнил свое предназначение, и вернул своей стране мир, – спокойно ответил Нао.
– Это не мое предназначение, артак, – горько сказал я. – Это твое предназначение.
Я резко развернулся и вышел из комнаты. Уже на лестнице я услышал, как Нао сказал Ролесу:
– Он вернется.
«Черта с два», – подумал я и шагнул в ночь.
14.
Как пьяный, я всю ночь шатался по городу, да я и был пьян, за два часа я успел опустошить свою фляжку и пару кувшинов хлипсбе. Голова кружилась, я шел, не замечая ничего, что творилось вокруг, не слышал я победных песен, плача вдов и детей, стонов раненых и рева душ убитых. Жуткий стыд жег меня, пытаясь бороться с безразличием и хмелем. Что я натворил?! Что наделал?! Развязал войну. Ведь теперь, когда последний оплот власти мертв, и люди узнают об этом, начнется грызня, открытая вражда: хот пойдет на имперца, сосед на соседа, друг на друга. И вина за это падет на меня и мое малодушие, позволившее постыдно бежать от ответственности и искать забытья в вине. Но какое мне может быть дело до этого мира, какая мне разница хорош он или плох? Да пропади он пропадом, и то мне не будет его жаль! Я и так сделал для него много и, к сожалению, плохого. Неужели и это должен расхлебывать я? Почему я?! Кем возомнил я себя?!
Терзаясь этими ужасными мыслями, я шагал по ночному городу. И воспоминания нахлынули на меня, накрыли, закружили, увлекли…
Ночь… Лето… Озерки спят, звезды на небе. Я иду и рядом со мной девушка. Идеальная летняя ночь. Девушка улыбается мне, глаза ее огромны, они обещают любовь и счастье, обещают все на свете. Вот рука ее протягивается, и кончики пальцев ласково скользят по моему лицу, снимая следы усталости, тревоги, муки, морщины разглаживаются, и сладкое умиротворение охватывает меня.
– Любимая, любимая, любимая… – тихо шепчу я. Она рядом, я слышу ее легкое дыхание, ведь это так нужно мне: слышать, как она дышит.
– Красавчик, – ласково говорит она. – Ты помнишь? – ее губы щекочут мое ухо. – Человеку не дано знать, для чего он живет, это уравняло бы его с Богом, и… о! какое счастье, что я знаю, как тебя зовут, я видела твое лицо, я даже касалась тебя. Что может быть слаще для моего сердца?! Но ты должен, должен, – голос ее вдруг становится холодным и жестоким голосом Шанкор, – ты должен вернуть Империи мир, и не будет тебе покоя, пока ты не выполнишь этого.
Она легко отодвигается от меня, я приоткрываю глаза и вижу ее развевающийся плащ, лицо ее улыбается, зовущее, манящее.
– Торопись, – шепчет она, – торопись…
Я перевернулся и вперился взглядом в грязные сапоги, стоявшие возле моего лица, далее шли ноги, а еще выше туловище и меч, остальное я разглядеть не мог, так как лежал на тротуаре.
– Нет, вроде живой, – сказал кто-то.
– По цветам – наш, – проговорил другой, и я предположил, что их двое.
– Ты подними капюшон и посмотри, – предложил третий.
– Я тебе посмотрю, – пригрозил я, вставая на колени и пытаясь подняться совсем, но хмель еще бродил в голове: до самого заката я квасил с какими-то подозрительными типами какое-то подозрительное вино. – Я тебе так посмотрю!
– Да он в доску пьян! – расхохотался кто-то еще, или это у меня двоилось в глазах?
Я, наконец, поднялся и стоял на своих двоих.
– Какой сегодня день, ребята? – спросил я, поправляя меч, и как я его только не потерял?
– Десять минут назад настало четвертое, – съязвил шутник.
– Да-а? – удивился я. – Ну надо же. А вы чего здесь шляетесь?
– Он, небось, еще командир, – настороженно сказал кто-то.
– Мы в карауле, – сказала другой.
– Вот иди и карауль чего-нибудь, – буркнул я с идиотской улыбкой на лице.
Хохот, видимо, относился к ней.
– Может тебя отвести к нашим? – предложил кто-то участливый.
Почувствовав спазмы в животе, я только махнул рукой и, ринувшись в кусты, освободил желудок под соленые шуточки. Прочистившись, я ощутил, что муть в голове рассеивается, пелена в глазах спадает, а на место ей приходит жуткая головная боль. Я жалобно застонал и, вытерев рукавом рот, еще чуть пошатываясь, пошел по улице.
Ночь погрузила город во тьму, ни огонька; тихая улочка, на которой я оказался, спала, ни звука не нарушало ее покой. Я сел на маленькую лавочку и прислонился головой к стволу могучей сосны. Но не успел я даже собраться с мыслями, как дверь дома распахнулась, и оттуда вывалился мужик, который буквально волочил за волосы полуодетую женщину, за ними выскочили еще двое мужиков, нагруженные узлами с награбленным добром, из дома доносился испуганный плач ребенка.