Люди начали кучковаться и обсуждать проблему, я поднялся на ноги и почувствовал, как кто-то дергает меня за рукав. Я оглянулся и увидел гнилую улыбку Жуки и его собственно самого.
– Хотите, расскажу вам? – шепотом спросил он.
Я кивнул.
– Кильветарамус уже второй год не вносит налог, и притворяется, что вредители съели его урожай, но видел я этих личинок: сам Кильверан и его сыновья, а в тайниках у него полные закрома. Я сам видел! – гордо закончил он.
– Так почему же ты не скажешь им? – удивленно спросил я.
Жука грустно покачал головой и ответил:
– Убьют его, да и не поверят они мне.
– Откуда ты, Жука? – спросил я.
– Из Города Семи Сосен, – ответил он, – оттуда, где я был человеком!
– Я уже не первый раз слышу об этом городе. Но почему ты ушел оттуда?
– Меня хотели убить. Но это неважно. А важно то, что вам не мешало бы иметь глаза на затылке и помнить, что каждый миг за вами следит недруг.
Серьезный умный тон Жуки несколько удивил меня, но, видимо, у него были причины скрывать себя настоящего. А ведь он мог рассказать мне много интересного, в отличие от скуднословного Хоросефа.
– Я хочу поговорить с тобой, Жука, но не сегодня.
– Хорошо, я сам найду тебя в удобный момент, не ищи меня, тебя могут неправильно понять, – и Жука исчез в толпе…
В тот вечер было принято решение заплатить налог за Кильверана всем селом.
4.
Самое интересное началось через пару дней. Поспать в то утро мне не дали. Розовощекая Серпулия бестактно растолкала меня, ее серьезный и деловой тон нисколько не вязался с обычным игривым настроением. Она уперла руки в бока и приказала мне скорее одеваться, так как завтрак уже готов, и сегодня нужно поторопиться на сбор урожая.
«Здорово», – подумал я, – «мало того, что они меня перекрестили, так теперь еще и привлекут к общественно-полезным работам!»
Серпулия небрежно кинула мне вычищенную одежду и, лукаво сверкнув глазами, вышла из комнатушки, чему я был несказанно рад, так как меня уже начали доставать ее изучающе-соблазняющие взгляды.
Одевшись, я заглянул в таз с водой для умывания и недовольно провел рукою по обросшей щеке: колючая щетина грозила превратиться в бороду, а мне никогда не шла борода. Я уж было решил попросить у Хоросефа бритву, но вовремя передумал – хозяин не брился, и моя просьба могла вызвать новый взрыв звериной ярости, а если короче: Хоросефа я боялся. Во-первых, он был значительно сильнее, и свою победу я относил на счет счастливого случая; во-вторых, он был хозяином деревни, и значит, обладал властью, и, в-третьих, я, наверное, просто становился трусом.
Завтрак был уже подан. Хоросеф, надменно развалившийся за столом, при моем появлении почтительно приложил руку к груди и поклонился. Я ответствовал ему тем же. Похоже, звероподобный хозяин не перестал уважать меня после Великого Совета.
Наличие блюд поражало однообразием, и мне пришлось немало постараться, чтобы избавиться от проклятой саракозы и угодливо навязывающей ее Фелетины. Хоросеф был сегодня в каком-то озадаченном состоянии и не обращал внимания на наши маневры. Мучительные проблемы витали на его челе, видимо, не находя разрешения. Позавтракав, он нагрузился хлипсбе и обратился ко мне с речью:
– Сегодня мы идем собирать урожай, и вы не можете сидеть дома, потому что стали частью моего народа, вы будете работать наравне со всеми, чтобы прокормить себя и свою семью, если захотите жениться. Отныне вы займете место моего погибшего младшего брата, и потому будете находиться в моем подчинении и жить в моем доме, вы будете слушаться моих советов и приказов, а если вам это не нравится, можете искать себе другое жилье или идти туда, откуда пришли. Если же вы решите остаться, то будете жить по нашим законам и правилам и подчиняться им в точности.
Сказать, что я был облит холодной водой из ушата, значило бы ничего не сказать. Я попытался трезво оценить ситуацию и понял, в какое дерьмо попал. Мне вот так просто, в лицо, предлагали отречься от всего, чем я жил, и войти в новую семью, обрести другие корни. Безумная надежда вернуться домой была еще очень сильна, я не хотел думать о том, что будет, если мне придется остаться здесь навсегда. Тогда я наивно думал, что не принадлежу этому миру, значит, все обещания и обеты его могу впоследствии и не выполнять. Пусть лицемерие будет уступкой моему отчаянному положению, ведь это не настоящая жизнь, значит, я ничего не обязан.
– Я должен отвечать сейчас? – с волнением спросил я.
– А когда? – мрачно спросил Хоросеф.
– Я… я… согласен, – ответил я, уговаривая себя, что все это не взаправду и я не предатель.