Хоросеф лучезарно улыбнулся и крепко обнял меня.
– Мы теперь отлично заживем! – радостно сообщил он. – Двое мужчин в доме приносят крепость семье и верность традициям.
Я лишь уныло кивнул в ответ…
Я угрюмо плелся за Хоросефом на сбор урожая. В голове крутилась лишь одна злобная мысль, что я предатель. Как легко я отдал свою жизнь в чужие руки! И, оправдывая себя, я без устали твердил, что не мог поступить иначе, я был один, а одиночество погубило бы меня, я должен был выиграть время, чтобы понять, что со мной и как вернуться домой.
Пройдя через деревню и небольшую сосновую рощицу, мы очутились на поле. Тут и там из явно неплодородной почвы торчали жиденькие тускло-зеленые колючие кустики с красными ягодками, вроде той, что я пытался съесть в лесу.
Редкие фигуры людей ковыряли железными мотыгами закалившуюся землю, выкапывая кустики.
– Что это? – спросил я Хоросефа.
– Это саракоза, – коротко ответил он и подозвал здорового детину, работавшего неподалеку от нас.
– Муса, вот тебе помощник на сегодня. Научишь его собирать саракозу, относись к нему с уважением. Это мой младший брат.
Затем хозяин что-то шепнул на ухо Мусе и, развернувшись, пошел в деревню, оставив меня с детиной.
Муса имел весьма хмурый и угрожающий вид. Завистливые глаза злобно поглядывали из-под лохматых бровей. Я терпеть не мог подобный тип людей, слишком часто на поверку они оказывались тупыми и упрямыми, одним словом, сила есть – ума не надо.
Муса обеспечил меня мотыгой и быстро обучил нехитрому ремеслу земледельца. В обязанности мои входило выкапывать из твердой земли корни саракозы, очищать их и складывать в кучу. Занятие, по идее, примитивное, но только по идее. Во-первых, засохшая земля с трудом поддавалась мотыге, а во-вторых, вытаскивать саракозу приходилось за колючий стебель.
С яростным остервенением, с отчаянием взялся я за работу, ненавидя весь свет и свою судьбу, я хотел физически утомительным трудом прогнать из головы дурацкие мысли о маме, сестре, о Лене, о той великолепной жизни, которую у меня так несправедливо отняли, заставив отречься от своей веры, семьи и родины. Но мыслям нельзя было запретить появляться, они рождались спонтанно и ввергали в еще большую тоску. Я чуть не плакал, и заплакал бы, заревел бы, как девчонка, если бы не бдительный получеловек-полуобезьяна Муса, с которым я работал бок о бок, незаметно он разглядывал меня, не пропуская ни одного движения, я не видел этого, но кожей чувствовал ползание его противного липкого взгляда.
Через некоторое, весьма короткое, время я понял, что рук больше не чувствую. Воспаленная красная кожа ладоней была утыкана раздирающими колючками мерзкой саракозы, гадости с запахом протухшего сала (благо, зеленое растение так не пахло). И вот тогда я начал, в самом деле, отвлекаться от грустных мыслей, полностью сконцентрировавшись на несчастных руках, непривыкших к подобной работе.
Трудящийся рядом Муса, видимо, не испытывал подобных проблем, кожа на его руках была толстой и грубой, так что ни одна иголка не могла ее проколоть. Глядя на это, я ужасно злился, чувствуя себя ущербным по сравнению с ним.
Постепенно к рукам начала возвращаться чувствительность, но какая! Они начали безумно гореть и болеть, я готов был содрать кожу со страдающих ладоней, лишь бы не чувствовать этих колючек! Работать я стал медленнее, и вскоре отстал от Мусы. Только тогда, почувствовав свободу, я позволил себе разогнуть спину и оглянуться вокруг.
Сколько хватало глаз, до самого леса тянулись разработанные делянки с саракозой. Небольшие группки людей, среди которых я разглядел и женщин, согнувшись, рыли урожай. На фоне жидких колючих кустиков они смотрелись особенно жалко.
Солнце входило в зенит, и к болям в руках прибавилась еще и жара, и жажда; обливаясь потом, я с тоской смотрел на тенистый лес, предвкушая прохладу и отдых. Но отдых не полагался. Дойдя до края поля, я натолкнулся на ожидавшего меня Мусу, который злорадно сообщил, что до перерыва на отдых мы должны пройти еще ряд. Я готов был врезать ему, но, остро ощущая свою слабость перед громилой, вовремя передумал и, сжав зубы, принялся усердно рыть. Я кипел от злобы и раздражения, но устроить скандал и драку, означало бы покачнуть свое и так весьма зыбкое положение в обществе…
Дойдя до конца, я почти валился с ног от усталости. И опять меня поджидал Муса.
– Очень долго, – насмешливо сказал он. – Мужчина должен быть быстрым и ловким, а не слабаком, как ты.
– На что ты намекаешь, Муса? – разозлился я, чувствуя, что меня достали.
– Ни на что, – усмехнулся он, – ведь вы брат хозяина.
При этих словах Муса повернулся ко мне спиной и пошел к лесу. В ярости, ничего не соображая, я размахнулся мотыгой и погнался за ним, и точно повредил бы Мусу, если бы дорогу мне не преградил Жука. Он замотал головой и торопливо затараторил: