— И оставим большую часть денег себе? — спросил Врун, прозревая.
Врун пожалел, что Сибил не слышит своего брата. Возможно, она согласилась бы с его планом, но вряд ли одобрила бы дополнения брата. Что ни говори, а до такой жестокости Врун никогда бы не додумался.
— …а если никто не упадет после первых восхождений, нужно будет намазать башню чем-нибудь скользким. Без падений зрителям станет скучно, и они перестанут ходить.
— А если кто-нибудь узнает об этом? — спросил Врун.
— Ну, вряд ли. А потом я просто предлагаю возможные варианты. О, придумал! Можно будет устроить так, чтобы восхождение начиналось незадолго до полудня. С одной стороны, это обеденное время и к башне придет много зевак, а с другой — всем известно, что, когда часы звонят, вся башня прямо-таки сотрясается. Так что двенадцати ударов будет достаточно, чтобы кто-нибудь из наших малышей свалился. Ну, что скажешь, Врун? Правда, я гений?
— Гений, — пробормотал Врун слабым голосом. — Разумеется.
— Ну и отлично. С завтрашнего дня моя строительная фирма начнет повсюду строить ненужные высоченные трубы, чтобы оправдать увеличение количества верхолазов. Ну а поскольку всегда найдутся желающие подзаработать, даже если работа и опасна, то у нас не будет отбоя в малышах, желающих сдать наш экзамен. А постройка труб обойдется недорого, ведь работать будут ласки. Максимум прибыли, минимум затрат — вот мой девиз!
— Да, ваша строительная фирма, — подхватил Врун. — Как она сейчас называется? Вы все время меняете название, и я никак не могу запомнить.
— «Ласкастрой». Ну разве кому-то придет в голову, что такая фирма связана с мэром? А если что-то пойдет не так, всегда можно сказать, что в этом виноваты сами ласки, ведь у меня с этой фирмой нет ничего общего. Управляющий там ласка, строители и рабочие тоже ласки. Так что вся вина падет на их головы. Всем известно, что все проблемы в мире связаны с ласками и ни с кем иным.
13
— Как только мы сколотим группу, то присвоим всем клички. Меня вот будут звать Вторник, — заявил Баламут.
Один из слушающих его мужчин кивнул:
— Хорошо, тогда моя кличка Суббота. — Человек возвышался над Баламутом подобно башне, даже несмотря на то, что он сидел на стуле, а не стоял. Впрочем, на самого Баламута величина его собеседников не производила ровным счетом никакого впечатления. Он был из тех, кого не удивишь такими пустяками.
— А я буду Август, — сказал второй.
Баламут замотал головой:
— Ты не можешь быть Августом, это ведь месяц, а не день недели. Ты должен подобрать себе другую кличку. Среди анархистов принято, чтобы прозвища членов группы были связаны с днями недели.
— Ну ладно, тогда пусть будет Воскресенье.
— Нет, — вмешался его приятель. — Думаю, воскресенье не подойдет. Что ни говори, а это святой день.
— Но мы же анархисты, — возмутился Август-Воскресенье. — А стало быть, и атеисты, и не верим во всякие там святые дни.
— Я-то не верю, а вот моя мамочка верила, и я не хочу оскорбить ее память.
— Ладно, пускай тогда я буду Пятницей, — смирился желающий обрести кличку.
— Тебе не следует быть Пятницей, — снова выступил Баламут. — Пятницей называли человека-слугу. Но ты ведь вряд ли хочешь, чтобы тебя звали как лакея. Именно с такого рода вещами мы и боремся.
— Ну, тогда пусть Среда.
— Люди могут подумать, что ты член футбольной команды, — сказал его компаньон. — Или по крайней мере болельщик. Игры-то у нас происходят по средам.
— А Четверг?
— Слишком похоже на «четверть». Если кто-нибудь ослышится, когда ты представляешься, то решит, будто ты говоришь о времени. Например, четверть десятого. Или, еще хуже, школьная четверть!
Анархист не на шутку испугался:
— Но ведь уже и дней-то почти не осталось! Мне что же, так и ходить без имени? Уж пусть меня зовут Понедельник. Надеюсь, никто не станет возражать. Это не потревожит ни футбольных болельщиков, ни память твоей мамочки, ни каких-нибудь книжных героев, которых на необитаемом острове кому-то вздумалось назвать Пятницами?
— Понедельник подойдет, — согласился Баламут, он переглянулся с другим человеком и кивнул. — Да, будь отныне Понедельником.
— Отлично, рад, что я наконец-то вам угодил, — с облегчением выдохнул Понедельник.
Баламут перебрался через реку и встретился с двумя людьми в подземельях собора Святого Помпона. Оба мужчины были в черном — черные широкие балахоны, черные шляпы, черные ботинки. По стенам усыпальниц, расположенных в подземелье, двигались их не менее черные тени.
— Итак, товарищи анархисты, — начал Баламут, — можете ли вы посодействовать мне создать бомбу, мощности которой хватило бы, чтобы взорвать весь город?
— Все зависит от того, сколько людей и животных ты хочешь отправить на тот свет, — грубо сказал Суббота. — Если ты ответишь на этот вопрос, я скажу, сколько пороха понадобится для твоей бомбы и как его следует уложить, чтобы от взрыва все полетело вверх тормашками.
— Нет, я собираюсь уничтожить собственность, а убийства мне ни к чему. Я хочу, чтобы все вернулись к естественной жизни среди тенистых лесов и зеленых полей, чтобы никакое правительство не приказывало нам, что делать, а библиотекари не дурили бы нам головы.
Понедельник покачал головой, его шляпа соскользнула на затылок.
— Никого не убивать? Ну ты выдумал!
— Именно так и должно быть. Как только бомба окажется на месте, я объявлю о ней, и все покинут город.
— А что если они найдут ее и обезвредят? — спросил Суббота. — Я бы на их месте именно так и поступил.
— А мы скажем, что у них всего десять минут в запасе — только на то, чтобы убежать из города.
— Такое может сработать, — согласился Понедельник. — Особенно если объявить, что иначе их всех разорвет в клочья. Не знаю, как на зверей, но на людей подобные угрозы всегда производят впечатление.
— А если они не уйдут? — настаивал Суббота.
— Тогда, — объявил Баламут, — я потушу фитиль.
— Если ты это сделаешь, — заметил Понедельник, — к тебе потеряют доверие. Больше никто не станет верить анархисту, который обещает взорвать бомбу, а потом не делает этого. Тебе придется расстаться с черной одеждой и снова носить обычные брюки, плащ и жилет. И в кругу анархистов тебя станут презирать.
— Я и так ношу обычную одежду, — возразил Баламут, — это вы, люди, одеваетесь в черное. И давайте ближе к делу. Что вы скажете о порохе? Вы сумеете достать столько, сколько нужно?
— Понадобится семнадцать бочек. Их нужно сложить в одном месте где-нибудь под землей, и можно не сомневаться — все взлетит на воздух. — Подумав, он добавил: — Мне всегда было интересно, как это будет выглядеть.
— Меня никогда особенно не интересовало, на сколько клочков разорвет горожан или куда именно все взлетит, — сообщил Баламут. — Я просто хочу, чтобы все получилось как надо.
— Так и будет, — заверил его Суббота. — Порох у нас сухой и очень качественный.
— А где он?
— А где деньги? — усмехнулся Понедельник нетерпению Баламута.
Ласка ответил недоверчивым взглядом. Как бы эти двое ни притворялись анархистами и убийцами, но больше всего их интересовали деньги. Что и говорить, сам Баламут предпочел бы иметь дело с такими же, как он сам, идеалистами, которые хотят перевернуть мир, а не с людьми, мечтающими услышать звон монет в кошельке.
— Деньги при мне.
— Ну а порох тоже здесь.
Сделка состоялась, и, получив деньги, люди, выкатив из соседнего подземелья ровно семнадцать бочек, отправились восвояси.
— Эй! — крикнул Баламут им вслед. — Подождите! Суббота!
Понедельник повернулся, думая, что Баламут хочет назначить на этот день следующую встречу.
— Я не смогу, — ответил он, и его слова эхом отразились от стен усыпальницы. — Никак.