— Что у старика с этой девушкой? — спросил Эрнст.
— Верно, какое-нибудь важное дело, — ответил Вилибальд, — потому что, хотя Экстер и крестный девушки, и совсем без ума от нее, но он не имеет обыкновения сейчас же убегать с ней из общества.
В эту минуту турецкий посланник остановился, вытянул вперед правую руку и крикнул сильным голосом, разнесшимся по всему саду: «Apporte!»[78]. Вилибальд разразился громким смехом.
— Вероятно, — предположил он, — все дело в том, что Экстер в тысячный раз рассказывает Юлии свою замечательную историю про тюленя.
Эрнст немедленно захотел узнать, что это за история.
— Дворец Экстера стоял у самого Босфора, — начал рассказывать Вилибальд, — его ступени из лучшего каррарского мрамора спускались к самому морю. Однажды Экстер стоял на галерее, погруженный в глубокое раздумье, от которого пробудил его чей-то душераздирающий крик. Экстер оборачивается и видит, что вынырнувший из моря громадный тюлень выхватил из рук бедной турчанки, сидевшей на ступенях, ребенка, удаляется с ним от берега. Экстер спешит туда, женщина, плача и рыдая, припадает к его ногам, Экстер, недолго думая, спускается к самой воде, вытягивает руку и громко кричит: «Apporte!». Тюлень сейчас же выплывает из морских глубин, держа в широкой пасти мальчика, осторожно подает его, целого и невредимого, волшебнику-Экстеру и, не дожидаясь благодарности, снова ныряет в море.
— Сильное, однако, средство! — заметил Эрнст.
— Видишь, — продолжал Вилибальд, — Экстер показывает Юлии какое-то кольцо? Добродетель не остается без награды. Мало того, что Экстер спас сына турчанки, — зная, что муж ее, бедный носильщик, едва зарабатывает на хлеб, он подарил ей несколько золотых вещиц и монет, вероятно, мелочь — двадцать или тридцать талеров. Зато женщина сняла с пальца кольцо с маленьким сапфиром и принудила Экстера взять его, уверяя, что это дорогая фамильная вещь и только поступок Экстера ее достоин. Экстеру кольцо показалось небольшой ценности, и он немало удивился, когда, разобрав впоследствии едва видимую надпись на ободке кольца, узнал что оно служило печатью великому Али[79]. Теперь он заманивает этим кольцом голубок Магомета.
— Да, преудивительные вещи! — засмеялся Эрнст, — но посмотрим, что делается вон в том кругу, в центре которого приседает, как картезианский чертик[80], и напевает какое-то маленькое существо.
Друзья ступили на круглый лужок, вокруг которого сидели старые и молодые господа и дамы, а в середине подпрыгивала очень пестро одетая небольшого росточка женщина с большой круглой головой и, прищелкивая пальцами, пела слабым, тонким голоском: «Amenez vos troupeaux, bergeres!»[81]
— Можешь ли ты себе представить, — сказал Вилибальд, — что эта крикливо разодетая особа, которая ведет себя, как маленькая девочка, — старшая сестра Юлии? К несчастью, она принадлежит к числу женщин, которых природа дразнит с горькой иронией; несмотря на все их сопротивление, они осуждены на вечное детство из-за их фигуры и всего существа; даже в старости они еще кокетничают с этой детской наивностью и становятся всем в тягость, причем часто не бывает недостатка и в насмешках.
Обоим приятелям эта дамочка с ее французскими песенками показалась просто ужасной, поэтому они так же незаметно ушли, как и пришли, и охотнее присоединились к турецкому посланнику, который повел их в залу, где с закатом солнца готовили все для музицирования, остерляйнский рояль[82] был открыт, несколько пюпитров расставлено перед местами для артистов. Понемногу собралось общество, и разнесли угощенье на богатом, старинном фарфоре. Ройтлингер взял скрипку и с большим искусством и страстью сыграл сонату Корелли, причем ему аккомпанировал на рояле Риксендорф; затем показал себя мастером игры на торбане золототканный Гаршер. Потом тайная советница Ферд с редкой выразительностью запела большую итальянскую сцену Анфосси[83]. Голос у нее был старческий, дрожащий и неровный, но все это компенсировалось удивительным мастерством ее пения. В просветленном взоре Ройтлингера сиял восторг, как во времена давно прошедшей юности. Adagio было окончено, Риксендорф заиграл Allegro, как вдруг дверь залы отворилась и вбежал хорошо одетый молодой человек красивой наружности, разгоряченный и совершенно запыхавшийся. Он бросился к ногам Риксендорфа, восклицая:
— О, генерал! Вы спасли меня! Вы один! Все уладилось, все! Боже мой, как мне вас благодарить?!
80
83