— Правда, жена господина управляющего там, в деревне, очень далее недурственно бренчит на клавицимбале, или как оно там называется по-иностранному, и при этом так. ладно и жалостливо поет, что у человека глаза краснеют, как от луку, а ноги сами пускаются в пляс…
— У нее есть фортепьяно! — перебила фрейлейн Адельгейда.
— Оно самое, — подтвердил старик, — доставили прямо из Дрездена, это…
— О, да это великолепно! — воскликнула баронесса.
— Внушительный инструмент, — продолжал Франц, — только немного слабоват: намедни органист хотел сыграть на нем «Во всех делах моих», так он его дочиста разбил, так что…
— О Боже! — воскликнули разом баронесса и Адельгейда.
— Так что, — закончил старик, — его с превеликим трудом переправили в Р. и там починили.
— Значит оно теперь снова здесь? — нетерпеливо переспросила фрейлейн Адельгейда.
— Конечно, барышня! И жена господина управляющего почтет за честь…
В эту минуту мимо проходил барон. Он с некоторым удивлением посмотрел на нашу группу и, насмешливо улыбаясь, шепнул баронессе: «Что, Франц опять подает добрые советы?»
Баронесса, покраснев, опустила глаза, а Франц, оборвав себя на полуслове, испуганно вытянулся, по-солдатски опустив руки по швам. Старые тетушки подплыли к нам в своих штофных платьях и увели баронессу, за ней последовала фрейлейн Адельгейда. Я стоял на месте как завороженный. Восторженная радость, что я приближусь к обожаемой женщине, завладевшей всем моим существом, боролась с мрачной досадой и неудовольствием против барона, представлявшегося мне грубым деспотом. Если это не так, разве старый седой слуга вел бы себя так по-рабски?
— Да слышишь ли ты? Видишь ли ты, наконец? — воскликнул старый дядя, хлопая меня по плечу. Мы пошли в нашу комнату.
— Не привязывался бы ты так к баронессе, — сказал он, как только мы поднялись к себе, — к чему это? Предоставь это молодым франтам, любителям поволочиться за дамами, их здесь предостаточно.
Я рассказал ему все как было и спросил, заслуживаю ли я его упрека. Он ответил на это только «гм-гм», надел халат, уселся в кресло и, раскурив трубку, заговорил о событиях вчерашней охоты, подшучивая над моими промахами.
В замке все затихло. Дамы и кавалеры готовили в своих покоях вечерние туалеты. Музыканты с жалкими инструментами, о которых говорила фрейлейн Адельгейда, как раз явились и ночью готовились дать бал по всей форме. Старик, предпочитавший мирный сон таким пустым забавам, остался в своей комнате, я же, напротив, уже оделся для бала. В это время в дверь тихонько постучали, и вошел старый Франц, объявив мне с довольной улыбкой, что только что привезли в санях клавицимбал жены господина управляющего и перенесли к госпоже баронессе. Фрейлейн Адельгейда просила меня тотчас же прийти. Можно себе представить, как билось у меня сердце, с каким сладостным трепетом отворил я дверь комнаты, где была она.
Фрейлейн Адельгейда приветливо меня встретила. Баронесса, уже совсем одетая для бала, задумчиво сидела перед таинственным ящиком, где спали звуки, которые я призван был пробудить. Она поднялась с места, сияя такой безупречной красотой, что я смотрел на нее, не в силах произнести ни слова.
— Ну вот, Теодор (по милому северному обычаю, который встречается также и на крайнем юге, она всех называла по имени), ну вот, — молвила она ласково, — инструмент привезен, дай Бог, чтобы он был хоть сколько-нибудь достоин вашего искусства.
Когда я поднял крышку, зазвенело множество лопнувших струн; когда же я взял аккорд, он прозвучал неприятно и резко, ибо те струны, которые еще остались целы, были совсем расстроены.
— Видно, органист опять прошелся здесь своими нежными ручками! — со смехом воскликнула фрейлейн Адельгейда, но баронесса сказала с досадой: