— Вот как?! — как-то хищно обрадовался сотрудник со стороны. — Значит, шахты для ракет? И он сам тебе об этом рассказывал?
И пока он произносил эти слова, я понял, что ляпнул страшную глупость, что все глубже погружаюсь в трясину и потянул за собой еще и отца!
— Нет, что вы! Это я догадался, сам. Он ничего не говорил о работе, — чуть ли не со слезами пробормотал я.
Они молча переглянулись и снова принялись за протокол. Где, в какой части служит отец? Куда ездит в командировки? Ведет ли дневник? Какие документы приносит домой? Встречается ли с иностранцами? Есть ли родственники за границей? А по материнской линии? Кто бывает у вас в гостях? Фамилии, имена, отчества. С кем дружит отец? Подробнее! Ну, и как же ты догадался, чем занимается отец, если сам он ничего тебе не говорил, никаких дневников и записок не ведет, с друзьями свои дела не обсуждает?! А? Говори! Отказ от дачи показаний только усугубляет твое положение…
Я угрюмо молчал. Уж лучше молчать, чем делать одну глупость за другой.
— Что, заклинило? — с издевкой сказал пришлый. — Имей в виду, здесь не шуточки. Вот вызову сейчас наряд и — в КПЗ. Там есть одноместный номерок, специально для таких. Канализация протекает, жижа по колено. И — крысы. Помнишь? — повернулся он к своему двойнику. — Жмурик там один сидел, так у него крысы икры на ногах обгрызли. За одни сутки! Дур-рак ты! — вдруг закричал он, страшно выкатив бесцветные глаза. — Сожрут тебя там, а косточки зароют. Только не на городском кладбище, а на зэковском, где всякую падаль закапывают.
— Ну сам посуди, — подключился и «мой» охранник. — Кто тут за тебя заступится? Кому ты нужен? Отца ты заложил, им тоже займутся по месту жительства наши люди. Сменный от тебя отказался и правильно сделал. Откуда ему знать, что ты за птица. Ну, подумай, ты же студент, без пяти минут инженер. Жизнь хочешь свою поломать? Родителей угробить? Мы же не звери, хотим с тобой по-человечески, а ты — молчишь! Ну, молчи, молчи, потом и мы ничего не сможем сделать…
Удивительно, но чем сильнее они старались запугать меня, тем менее страшно мне становилось. Чувство невиновности держало меня на плаву, и, когда волна, которую они гнали, перестала захлестывать, я ощутил облегчение. Пусть вызывают наряд, пусть сажают в КПЗ — уже не страшно. Чушь собачья! Пусть только попробуют! Я им покажу…
На моем лице, как в зеркале, отражалось все, что происходило в душе. Мои следователи, видимо, заметили перемену. Не знаю, на что они рассчитывали и что хотели извлечь для себя из этой ситуации, но ясно было, что что-то у них не клеится и вызывать наряд, как они грозились, не торопятся. Они вытащили сигареты и, угостив друг друга, с глубокомысленным видом закурили, Мне, естественно, не предложили, но если б и предложили, я не стал бы брать их вонючие сигареты, хотя курить хотелось страшно. Свои я забыл в куртке в шкафчике раздевалки. Возможно, это был еще один прием — пытка курением…
И вдруг там, где стоял часовой у входа, промелькнуло что-то белое, легкое, как будто, вспорхнув в темноте, пролетела бабочка-капустница. Я затаил дыхание — мираж или человек? Девушка?! Я вскочил, собираясь закричать, позвать девушку, но от часового, пятясь легкими шажками, вышла в коридор Светлана! О, Господи! Я протянул к ней руки, не в силах вымолвить ни слова.
Она подошла поближе, вглядываясь в меня. Лицо ее под белым чепчиком казалось мертвенно-бледным, неподвижным, чужим.
— Света! — вырвалось у меня. И столько, наверное, в голосе было радости, мольбы и надежды, что мои следователи тоже поднялись и уставились на стоящую в нескольких шагах девушку.
— Юра?! — поразилась она.
— Нет, нет, я не Юра, я — Николай, — в смущении и с готовностью на самое искреннее раскаяние сказал я. — Я тебе соврал! Прости! По глупости. По дурости! Я — не Юра!
— Да, да, вижу, что не Юра, действительно, обозналась, — как-то торопливо сказала она и, легко повернувшись, стремительно скрылась за поворотом в нишу часового.
Я рухнул на стул. Мои следователи с мрачным торжеством поглядывали на меня. Теперь-то они не сомневались в том, что надо было делать дальше. Они отложили сигареты, дописали что-то в протокол, сунули мне на подпись. Я был в таком смятении, что не глядя подписал их бумажки. Начальник караула зоны «Б» ушел в свой дальний конец коридора, а пришлый, не торопясь, смачно затягиваясь и выпуская дым колечками, прикончил сигарету, затем с видом человека, исполнившего свой долг, аккуратно разложил листки протокола, расписался на каждом, скрепил булавочками и сложил в папку, которую сунул в портфель. Мне показалось, что в портфель он сунул не просто папочку, а всего меня, моего отца и всех моих родственников! И снова стало страшно. Теперь — уже всерьез. Это был уже не мгновенный испуг, а самый настоящий страх, от которого холодеет в животе и отнимаются ноги.