Я с безмолвным ужасом смотрел на Холмса.
– Впрочем, ладно, – сказал Холмс. – Дальше, инспектор, – пришло время, насколько я понимаю, появиться на сцене запертой комнате.
– Все четверо сидели молча, словно парализованные, глядя на старика, который медленно шел по коридору к своему кабинету. Стояла полная тишина, которую нарушали только стук трости, тяжелое дыхание лорда Халла, жалобное мяуканье кошки на кухне и ритмичное тиканье часов в гостиной. Затем они услышали визг петель – Халл открыл дверь кабинета и вошел внутрь.
– Одну минуту! – воскликнул Холмс, наклонившись вперед. – Никто не видел, как он вошел в кабинет, не так ли?
– Боюсь, что вы ошибаетесь, старина, – возразил Лестрейд. – Мистер Оливер Стэнли, камердинер лорда Халла, услышав в коридоре шаги хозяина, вышел из гардеробной, приблизился к перилам галереи, наклонился вниз и спросил у Халла, не понадобится ли его помощь. Халл поднял голову – Стэнли видел его так же отчетливо, как я вижу вас сейчас, старина, – и ответил, что все в полном порядке. Затем он потер затылок, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
– К тому моменту, когда его отец подошел к двери кабинета (коридор очень длинный, и лорду Халлу могло потребоваться не меньше двух минут, чтобы добраться до кабинета без посторонней помощи), Стивен стряхнул с себя оцепенение и подошел к двери гостиной. Он был свидетелем разговора между отцом и камердинером. Разумеется, лорд Халл находился к нему спиной, но Стивен слышал голос отца и описал характерный жест: Халл потер затылок.
– А не могли Стивен Халл и этот Стэнли поговорить до прибытия полиции?
– задал я вопрос и проявил, как мне показалось, высокую проницательность.
– Могли, конечно, – устало ответил Лестрейд. – И, наверное, поговорили. Но они не могли вступить в сговор.
– Вы уверены в этом? – спросил Холмс, но без видимого интереса.
– Да. Стивен Халл мог, по моему мнению, оказаться искусным лжецом, но Стэнли вряд ли способен лгать достаточно убедительно. Надеюсь, Холмс, вы согласитесь с моей профессиональной точкой зрения.
– Да, я согласен.
– Итак, лорд Халл вошел в свой кабинет, в знаменитую запертую комнату, и все слышали щелчок замка в двери. У лорда Халла был единственный ключ к замку в эту святая святых. Затем они услышали еще более неожиданный звук – Халл задвинул засов. Наступила тишина.
Леди Халл и трое ее сыновей – четверо нищих благородного происхождения – молча обменялись взглядами. Кошка снова замяукала на кухне, и леди Халл заметила растерянным голосом, что если кухарка не даст кошке молока, ей придется пойти на кухню и сделать это самой. Она сказала, что кошка сведет ее с ума, если будет продолжать мяукать. Она вышла из гостиной. Через несколько мгновений, не говоря друг другу ни слова, гостиную покинули и три ее сына. Уильям пошел наверх, в свою комнату, Стивен направился в музыкальный салон, а Джори присел на скамью под лестницей. Он объяснил Лестрейду, что делал так с раннего детства, когда ему бывало грустно или требовалось обдумать что-то неприятное.
Меньше чем через пять минут из кабинета донесся крик. Стивен выбежал из музыкального Салона, где он рассеянно наигрывал на фортепьяно. Джори столкнулся с ним у двери кабинета. Уильям спускался по лестнице, когда эти двое уже взламывали дверь. Стэнли – камердинер лорда Халла, вышел из гардеробной и снова подошел к перилам галереи. Стэнли показал, что видел, как Стивен Халл ворвался в кабинет, как Уильям сбежал по лестнице и едва не упал, поскользнувшись на мраморных плитах, а леди Халл вышла из двери столовой с кувшином молока в руке. Через мгновение собрались все слуги.
Лорд Халл лежал грудью на письменном столе, а вокруг стояли три брата. Глаза старика были открыты, и взгляд их… думаю, выражал удивление. В данном случае вы можете согласиться с моим мнением или отклонить его, но я убежден, что в его глазах отражалось нечто очень похожее на удивление. В руках он сжимал свое завещание… старое завещание. Никаких следов нового завещания не было. Из его спины торчал кинжал.
Произнеся эту фразу, Лестрейд постучал по перегородке, отделяющей их от кучера, и скомандовал ехать дальше.
Мы прошли в дом мимо двух констеблей, каменные лица которых сделали бы честь часовым у Букингемского дворца. Дальше простирался очень длинный зал, пол которого, устланный черными и белыми плитами, походил па шахматную доску. У открытой двери в дальнем конце зала стояли еще два констебля: это был вход в кабинет, пользующийся теперь такой дурной славой. Слева наверх вела лестница; справа находились еще две двери: я решил, что они ведут в гостиную и в музыкальный салон.
– Семья собралась в гостиной, – сообщил Лестрейд.
– Отлично, – приятным голосом отозвался Холмс. – Но, может быть, мы с Уотсоном сначала осмотрим место преступления?
– Мне сопровождать вас?
– Нет, пожалуй, – сказал Холмс. – Тело уже увезли?
– Когда я поехал к вам па квартиру, оно все еще было в кабинете, но теперь его почти наверняка увезли.
– Очень хорошо.
Холмс направился к двери кабинета. Я последовал за ним.
– Холмс! – окликнул его Лестрейд.
Холмс повернулся, удивленно подняв брови – Там нет ни потайных дверец, ни выдвижных панелей. Вы не можете не согласиться со мной.
– Думаю подождать с выводами, пока… – начал Холмс и часто задышал. Он поспешно сунул руку в карман, нашел салфетку, которую по рассеянности унес из ресторана, где мы ужинали прошлым вечером, и оглушительно высморкался в нее. Я посмотрел вниз и увидел большого кота, всего в шрамах, который показался мне так же неуместен в этом огромном зале, как и какой-нибудь уличный мальчишка, о которых я думал раньше. Он терся о ноги Холмса, одно его ухо торчало на покрытой шрамами голове, другое отсутствовало вовсе, утраченное в какой-то давнишней уличной драке.
Холмс несколько раз чихнул и ткнул кота ногой. Тот пошел прочь, с упреком глядя через плечо вместо яростного шипения, которого можно было ожидать от старого забияки. Холмс слезящимися глазами укоризненно посмотрел поверх салфетки на Лестрейда. Тот, ничуть не смутившись, вытянул голову вперед и широко, по-обезьяньи, ухмыльнулся.
– Десять, Холмс, – сказал он. – Десять. Дом полон кошек. Халл любил их. – После этого он повернулся и ушел.
– Вы давно страдаете от этого недуга, старина? – спросил я, слегка обеспокоенный.
– Всегда, – ответил он и снова чихнул. Слово «аллергия» тогда, много лет тому назад, вряд ли было известно, но именно этой болезнью страдал Холмс.
– Вы не хотите уйти отсюда? – предложил я. – Однажды я был свидетелем случая, когда дело едва не кончилось смертью от удушья – виной всему оказалась овца, но во всем остальном недуг развивался очень похоже.
– Ему это очень понравилось бы, – сказал Холмс. Не нужно было объяснять, кого он имел в виду. Холмс чихнул еще раз – на обычно бледном лбу моего друга появился большой красный рубец. Затем мы прошли между констеблями, стоявшими у входа в кабинет. Холмс закрыл за собой дверь.
Комната была длинной и относительно узкой. Она примыкала к основной части здания и в длину составляла три четверти длины зала. На противоположной стене кабинета имелись окна, так что внутри было достаточно светло даже в столь серый дождливый день. Между окнами висели цветные судоходные карты в красивых рамах, а посреди в бронзовой коробке со стеклянной крышкой был установлен великолепный набор метеорологических инструментов. Там были анемометр (по-видимому, на крыше дома находились маленькие вращающиеся чашечки), два термометра (один показывал температуру снаружи, а другой – внутри кабинета) и барометр, очень похожий на тот, что ввел в заблуждение Холмса, заставив его поверить в предстоящее наступление хорошей погоды. Я заметил, что стрелка барометра по-прежнему поднимается, и выглянул наружу. Дождь лил как из ведра, сильнее прежнего, в полном противоречии со стрелкой барометра. Мы считаем, что со всеми нашими инструментами и приборами так много знаем об окружающем нас мире, но даже тогда я был в том возрасте, чтобы сознавать, что нам не известно и половины из этого, а теперь я стар и понимаю, что всего мы никогда так и не узнаем.