Трясущимися руками я выдернул домкрат и рысцой подбежал к задним дверям фургона. Остановился и прислушался, наклонив голову. Я слышал вой ветра.
А из длинной продолговатой ямы на дороге доносились крики.., или, может быть, стоны.
Я быстро вывел фургон на дорогу. Снова вылез, открыл задние дверцы и достал яркие дорожные конусы. И постоянно прислушивался, не приближается ли какая еще машина, но ветер был слишком силен. К тому моменту, когда я услышу приближающийся автомобиль, он будет уже рядом.
Я соскользнул в кювет, проехал вниз на заднице и остановился на самом дне. Здесь я сдернул кусок брезента с большого знака «Объезд», с трудом выволок его на дорогу и установил на место. Потом подошел к фургону и захлопнул дверцы. Устанавливать на место стрелку и подключать ее к аккумулятору у меня не было ни малейшего желания.
Далее я переехал на противоположную сторону возвышенности, остановился вне пределов видимости объезда и как следует закрепил гайки на колесе. Отдельные крики теперь прекратились, зато неумолкающие вопли стали гораздо громче.
Я не спешил, затягивая гайки. Меня ничуть не беспокоило, что они могут выбраться из «кадиллака» и напасть на меня или просто убежать в пустыню, потому что выбраться из автомобиля они не могли. Ловушка сработала идеально. «Кадиллак» стоял сейчас на колесах в дальней части траншеи, причем дверцы с каждой стороны упирались в стены вырытой могилы. Трое мужчин, не сходящихся внутри, не могли открыть их даже для того, чтобы высунуть ногу. Не могли они опустить и стекла в окнах, потому что стекла опускались с помощью электрических стеклоподъемников, а аккумуляторная батарея превратилась в кучу металла и пластика, смоченную кислотой, где-то рядом с расплющенным двигателем.
Водитель и телохранитель, сидящий с ним рядом, на переднем сиденье, тоже, по-видимому, оказались раздавлены силой удара, но это меня не касалось. Я знал, что кто-то все еще жив в машине, равно как мне было известно, что Долан всегда ездил на заднем сиденье и аккуратно пристегивал ремень, как и полагается добропорядочному гражданину.
Надежно затянув гайки на колесе, я направил фургон к широкой мелкой части траншеи и вышел из кабины.
Деревянные планки большей частью сломались, остальные торчали из асфальта. Брезентовая «дорога» комом лежала на дне траншеи – смятая, разорванная и спутанная, похожая на сброшенную змеиную кожу.
Я подошел к глубокому концу траншеи и увидел «кадиллак» Додана.
Капот его был полностью смят. Он превратился в гармошку и вдавился в салон. Беспорядочная куча металла, резины, шлангов – все это было покрыто песком и глиной, осыпавшимися сверху в момент удара. Слышался шипящий звук, стекала и капала какая-то жидкость. В воздухе ощущался ледяной алкогольный запах антифриза.
Меня беспокоило ветровое стекло. Нельзя было исключить вероятность того, что оно разобьется и Долан получит возможность выбраться из машины. Впрочем, шанс был невелик. Я уже говорил, что автомобили Делана строились в соответствии с требованиями диктаторов и военных деспотов, поэтому ветровое стекло не должно было разбиться, и оно не разбилось.
Заднее стекло «кадиллака» было еще прочнее, поскольку его площадь меньше. Долан не мог разбить его – по крайней мере не за то время, которое я намеревался ему дать, -и он не решится стрелять в стекло. Стрельба в пуленепробиваемое стекло является вариантом русской рулетки. Пуля оставляет на стекле всего лишь маленькую белую царапину и отлетает рикошетом внутрь машины.
Я не сомневался, что он сумел бы выбраться из «кадиллака», окажись в его распоряжении достаточно времени, но я находился рядом и не собирался предоставить ему эту возможность.
Я поддал кучу грунта ногой, и на крышу автомобиля посыпался песчаный дождь. Реакция была немедленной.
– Нам нужна помощь, пожалуйста. Мы застряли. Голос Додана. Он не пострадал, и голос звучал как-то до жути спокойно. Но я чувствовал, что под внешним спокойствием скрывается страх и только силой воли он держит себя под контролем. Мне едва не стало жаль его: сидит на заднем сиденье сдвинувшегося вперед салона, один из его людей пострадал и стонет, а другой либо мертв, либо без сознания.
Меня на мгновение охватило какое-то странное чувство сопереживания. Нажимает на кнопки дверей – ничего. Пытается опустить стекла – тщетно.
Затем я остановил себя – ведь он попал сюда по собственной вине, не так ли? Да. Он купил билет и заплатил за него сполна.
– Кто там?
– Это я, но я не намерен оказывать вам помощь, которой вы ждете.
Я снова поддал ногой кучу земли, и на крышу серебристо-серого «кадиллака» опять посыпался дождь песка и гравия.
– Мои ноги! Джим, мои ноги!
Голос Делана внезапно стал осторожным. Человек, что стоял снаружи, возле траншеи, знал его имя. Это создало исключительно опасную ситуацию. – Джимми, я вижу кости, они торчат из моих ног! – Заткнись, – холодно бросил Долан. Голоса, доносящиеся из-под земли, звучали как-то жутко. Пожалуй, я мог бы спуститься на крышу «кадиллака», сойти на багажник и попытаться заглянуть внутрь через заднее окно. Нет, вряд ли мне удастся рассмотреть что-то, даже если я прижму лицо к стеклу. Как я уже говорил, стекла были поляризованными.
К тому же мне не хотелось видеть его. Я знал, как он выглядит. Зачем мне на него смотреть? Выяснить, одет ли он в сшитые на заказ джинсы и носит ли свой «Ролекс»?
– Кто ты, приятель? – спросил он.
– Я – никто, – ответил я. – Никто с вескими основаниями закопать тебя в могилу, где ты сейчас и находишься.
И тут со странной, сверхъестественной проницательностью Долан спросил:
– Тебя зовут Робинсон?
Мне показалось, что кто-то со страшной силой ударил меня в живот. Он догадался неимоверно быстро, выловив из тысяч полузабытых фактов и лиц именно те, что требовались. Разве я не считал его хищником со всеми инстинктами животного? Но я не знал даже половины того, на что он способен, и это к лучшему, потому что в противном случае я не решился бы совершить то, что сделал.
– Мое имя не имеет значения. Но ты ведь догадываешься, что сейчас произойдет с тобой, верно?
Внутри «кадиллака» снова послышались ужасные булькающие вопли.
– Вытащи меня отсюда, Джимми! Вытащи! Ради Бога! У меня сломаны ноги!
– Заткнись, – повторил Долан и произнес, обращаясь теперь ко мне: – Я не слышу тебя, он так громко кричит.
Я встал на четвереньки и наклонился над крышей автомобиля.
– Я сказал, ты догадываешься, что сейчас…
Внезапно в моем воображении промелькнул образ волка, одетого в костюм бабушки и говорящего Красной Шапочке: «Это чтобы лучше видеть тебя, милая.., подойди немного поближе…» Я откинулся назад как раз вовремя. Револьвер выстрелил четыре раза. Звуки выстрелов были громкими даже снаружи, где я находился. А внутри машины они наверняка звучали оглушительно. Четыре черных глаза открылись на крыше «кадиллака» Додана, и я почувствовал, как что-то пронеслось в дюйме от моего лба.
– Ну что, я прикончил тебя, ублюдок? – спросил Долан.
– Нет.
Вопли перешли в стоны. Раненый сидел на переднем сиденье. Я видел его руки, бледные, как у утопленника, слабыми движениями царапающие ветровое стекло, и скорчившееся рядом неподвижное тело водителя. Джимми должен спасти его, он истекает кровью, ему больно, боль такая ужасная, он не может выдержать ее, пусть всемилостивый Господь простит ему все грехи, но даже это…
Послышались еще два громких выстрела, и стоны прекратились. Руки отвалились от ветрового стекла.
– Ну вот, – произнес Долан голосом, который был почти задумчивым. – Больше у него ничего не болит, и мы можем спокойно разговаривать.
Я промолчал. Внезапно у меня закружилась голова, и я почувствовал себя в каком-то другом мире. Он только что убил человека. Убил. Ко мне вернулось ощущение, что я недооценил его. Несмотря на все предпринятые мной меры предосторожности, мне повезло, что я остался жив.
– Я хочу сделать тебе предложение, – сказал Долан.
Я молчал…
– Эй, приятель?
…
И продолжал молчать.
– Эй, ты! – Его голос начал дрожать. – Если ты все еще там, говори со мной! Неужели это так трудно?