Он смеялся и смеялся хриплым голосом. Затем издал пронзительный вопль и снова засмеялся. Наконец он стал смеяться и вопить одновременно.
Некоторое время я смеялся вместе с ним, или вопил, или что там еще, а ветер смеялся и кричал вместе с нами. После этого я вернулся к «кейс-джордану», опустил ковш и начал закапывать траншею по-настоящему.
Спустя несколько минут исчезли даже очертания «кадиллака». Это была лишь траншея, наполненная грунтом.
Мне казалось, что я что-то слышу, но, поскольку ветер завывал, а мотор ревел, трудно было утверждать это наверняка. Я вышел из кабины и встал на колени, затем лег ничком, свесив голову в небольшое углубление, оставшееся от траншеи.
Далеко внизу, под толстым слоем грунта, Долан все еще хохотал. До меня доносились звуки его безумного смеха. Похоже, он что-то еще.
И говорил, но я не мог ничего разобрать. Я улыбнулся и кивнул.
– Кричи, – прошептал я. – Кричи, если хочешь. – Но едва слышные звуки смеха продолжали пробиваться сквозь грунт подобно ядовитому газу.
Внезапно меня охватил мрачный ужас – Долан стоит позади! Да, каким-то образом Долан сумел оказаться позади меня! И я еще не успею обернуться, как он столкнет меня в эту яму и…
Я вскочил и повернулся, стиснув искалеченные руки в какие-то подобия кулаков.
В лицо мне снова ударило песчаное облако, уносимое ветром.
Больше здесь никого не было.
Я вытер лицо грязным платком, влез в кабину экскаватора и продолжил работу.
Траншея была наполнена грунтом задолго до заката. Несмотря на то, что часть песка унес ветер, остался даже лишний грунт. И немудрено, «кадиллак» занимал достаточно большой объем в песчаной могиле. Он исчез в ней быстро.., так быстро.
Мысли, роившиеся у меня в голове, были бессвязными, запутанными и полубредовыми. Я повел экскаватор обратно по шоссе, прямо через то место, где закопал Додана.
Потом поставил его на обычное место, снял рубашку и протер ею все металлические части в кабине, пытаясь стереть отпечатки пальцев. Не знаю, зачем я делал это, не знаю лаже до сегодняшнего дня, потому что я оставил отпечатки пальцев в сотне других мест. Затем в хмуром коричнево-сером мраке штормового заката я вернулся к фургону.
Там я открыл одну из задних дверей и увидел скорчившуюся на полу фигуру Делана. Отшатнувшись назад, я с криком закрыл лицо руками. Казалось, сердце взорвется у меня в груди.
Ничто – никто – не вышел из фургона. Дверь раскачивалась и билась на ветру подобно последней ставне дома, населенного привидениями. Наконец с бешено стучащим сердцем я заполз внутрь и осмотрелся. Внутри не было ничего, кроме вещей, которые я погрузил сюда раньше – стрелка-указатель с разбитыми лампочками, инструментальный ящик, домкрат…
– Возьми себя в руки, – сказал я себе тихо. – Возьми себя в руки.
Я ждал, что Элизабет скажет мне:
Ты молодец, милый. Теперь все в порядке… – или что-то вроде этого.., но вокруг раздавалось только завывание ветра.
Я сел в кабину фургона, включил двигатель и проехал половину расстояния до могилы. Ехать дальше я не мог. Я понимал, что это безумие, но меня все сильнее охватывала уверенность, что Делан прячется внутри (фургона. Я то и дело смотрел в зеркало заднего обзора, пытаясь разглядеть его тень.
Ветер дул теперь сильнее и раскачивал (фургон. Из пустыни неслись облака пыли и проплывали перед фарами подобно дыму.
Наконец я съехал на обочину, вышел из фургона и запер все двери. Я знал, что спать снаружи – безумие, но не мог заставить себя лечь внутри фургона. Не мог. Потому со своим спальным мешком забрался под машину. Через пять секунд после того, как я застегнул мешок, меня сморил сон.
Когда я проснулся от кошмара, не помню. Руками я держался за горло, чувствуя, что меня хоронят заживо. В носу, в ушах, в горле был песок, душивший меня.
Я закричал и попытался встать, приняв поначалу спальный мешок, не позволявший мне двинуться, за грунт, засыпавший меня. Ударившись головой о ржавое шасси, я увидел, как вниз посыпались чешуйки ржавчины.
Я выкатился из-под фургона. Брезжил грязно-серый рассвет. Едва мое тело покинуло спальный мешок, как его унесло вдаль, словно перекати-поле. Я удивленно вскрикнул и бросился следом, но тут же понял, что это будет роковой ошибкой. Видимость не превышала двадцати ярдов, а то и меньше. Местами дорога полностью исчезала под песчаными заносами. Я оглянулся на фургон и едва различил его, словно бледную копию или выцветшую фотографию старого города-призрака, сделанную сепией.
Наклонившись навстречу ветру, я вернулся к фургону, нашел ключи и залез внутрь. Я все еще отплевывался от песка и содрогался от кашля. Включив мотор, я медленно поехал обратно. Я не стал включать радио и слушать прогноз погоды: погода была именно такой, о которой говорил вчера диск-жокей. Худший песчаный шторм в истории Невады. Все дороги закрыты, движение остановлено. Оставайтесь дома, если у вас нет критической необходимости покинуть его, но и тогда все равно оставайтесь дома.
Славный праздник Дня независимости – Четвертое июля.
Не выходи из фургона. Нужно быть сумасшедшим, чтобы работать в такую погоду. Несущийся песок ослепит тебя.
Но у меня не было другого выхода. Передо мной открылась блестящая возможность навсегда спрятать следы происшедшего. Никогда даже в самых диких мечтах я не представлял себе этого, но такая возможность выдалась, и ею нужно воспользоваться.
Я привез в фургоне три или четыре лишних одеяла. От одного оторвал длинную широкую полосу и обвязал ее вокруг головы. Затем, похожий на какого-то безумного бедуина, я вышел из фургона.
Все утро я перетаскивал куски асфальта из кювета и укладывал их на поверхность траншеи, стараясь быть таким же аккуратным, как каменщик, кладущий кирпичную стену.., или закладывающий нишу. Сама переноска кусков асфальта не представляла трудности, хотя большинство их приходилось вытаскивать из-под грунта, подобно тому как это делают археологи, ищущие остатки древней человеческой культуры. Каждые двадцать минут я вынужден был возвращаться к фургону, чтобы скрыться от обжигающего песка и дать отдых глазам.
Работая, я продвигался на запад, начав от мелкой части траншеи. В четверть первого – я принялся за работу в шесть – достиг последних семнадцати футов. К этому времени ветер начал стихать и на небе появились первые голубые просветы.
Я поднимал кусок за куском асфальт и укладывал его, поднимал и укладывал. И вот я оказался над тем местом, где, по моим расчетам, находился Долан. Жив ли он еще? Сколько кубических футов воздуха содержится в «кадиллаке»? Через какой срок в этом воздухе невозможно будет дышать, принимая во внимание, что два спутника Делана уже давно мертвы?
Я встал на колени на голую землю. Ветер стер отпечатки гусениц «кейс-джордана», но я все-таки мог разглядеть что-то: внизу под этими неясными отпечатками находился человек с золотым «Ролексом» на запястье.
– Долан, – произнес я добродушным голосом, – я передумал и решил выпустить тебя.
Ничего. Полное молчание. На этот раз он был мертв, без сомнения.
Я спустился в кювет, взял кусок асфальта, положил его на грунт и, когда начал вставать, уловил едва слышимый кудахтающий смех, просачивающийся сквозь землю.
Я снова опустился на четвереньки и наклонил голову вперед – если бы у меня были волосы, сейчас они свисали бы на лицо. Оставался в таком положении некоторое время, прислушиваясь к его смеху. Звук был еле слышный и монотонный.
Когда он прекратился, я принес еще один кусок асфальта. По нему пробегала извилистая желтая линия. Я наклонился, чтобы уложить его.
– Ради Бога! – донесся вопль Делана. – Ради Бога, Робинсон!
– Да, – улыбнулся я. – Ради Бога.
Я положил кусок асфальта аккуратно рядом с соседним и, как ни прислушивался некоторое время, больше ничего не услышал.
Я вернулся к себе домой в Лас-Вегас в одиннадцать вечера. Проспал шестнадцать часов, встал, прошел в кухню за кофе и там рухнул на пол, извиваясь в чудовищной судороге. Одной рукой я гладил поясницу, и другую сунул в рот, чтобы заглушить крики боли.