Что будет, когда они это увидят? Остановятся и повернут обратно? Или поедут дальше, уверенные, что там должен быть какой-то проезд, поскольку знаков об объезде нигде не было.
Ладно, теперь уже поздно об этом думать.
Я выбрал место ярдах в двадцати от начала ровного участка – до разобранного участка дороги оставалось где-то с четверть мили. Поставил фургончик к обочине, вышел и открыл задние двери. Чтобы вытащить оборудование, пришлось использовать пару досок. Потом я немного передохнул, глядя на звезды.
– Ну ладно. За дело, Элизабет, – прошептал я в холодное небо пустыни.
Мне показалось, что затылка коснулась невидимая ледяная рука.
Компрессор ужасно гремел, про отбойный молоток я вообще молчу – но тут ничего не поделаешь, оставалось надеяться, что до полуночи я успею закончить первый этап работы. Если же все затянется, я так и так окажусь в затруднительном положении, потому что запас бензина для компрессора у меня ограничен.
Конечно, мне не хотелось, чтобы кто-то услышал, как я тут вожусь, и задался вопросом, какой идиот долбит асфальт посреди ночи. Но лучше об этом не думать. Лучше думать о чем-то другом. О Долане. О сером седане «девиль».
О траектории падения.
Первым делом я разметил мелком размеры могилы, используя вычисления моего приятеля-математика и рулетку из набора инструментов. В результате на темном асфальте появился грубый белый прямоугольник шириной пять футов и длиной сорок два. Ближний конец расширялся, но в темноте это не походило на ту воронку, которую начертил мой друг. Скорее это напоминало раскрытую пасть на конце длинной голодной глотки. «Приятного аппетита», мысленно пожелал я ей, улыбаясь во тьме.
Я начертил еще двадцать поперечных линий, размечая полоски шириной по два фута, а потом провел длинную вертикальную черту точно посередине. Таким образом, у меня получилась решетка из сорока двух почти квадратов, два на два с половиной фута. Плюс еще один сегмент на конце, в форме лопаты. Всего, стало быть, сорок три.
Все. Закатав рукава, я запустил компрессор и приступил к первому квадрату.
Работа шла быстрее, чем я смел надеяться, но все-таки не так быстро, как мне бы хотелось – но так всегда и бывает, верно? Все пошло бы быстрее, если бы я мог воспользоваться специальным оборудованием, но всему свое время. Сначала нужно было снять покрытие, пробиться к открытому грунту. До полуночи я не закончил. И в три часа ночи – еще не закончил. А потом у меня сдох компрессор. Я это предусмотрел, и у меня был с собой шланг, чтобы перелить бензин из бака микроавтобуса. Я уже отвернул крышку бака, но резкий запах бензина меня отрезвил. Я закрутил крышку обратно, забрался в фургончик и улегся на пол в багажном отделении.
Все. На сегодня – все. Больше я не могу. Я работал в рукавицах, но все равно натер руки. Они покрылись огромными волдырями, причем некоторые уже прорвались и сочились жидкостью. Все тело словно продолжало вибрировать в ровном, ударном ритме отбойного молотка, руки гудели, как бешеные камертоны. Голова просто раскалывалась. Даже зубы болели. Спина вообще изводила меня: ее как будто набили битым стеклом.
Снято двадцать восемь квадратов.
Осталось четырнадцать.
И это только начало.
Нет, подумалось мне. Невозможно. Неосуществимо.
Опять это холодное прикосновение.
Да, дорогая. Да.
Звон в ушах немного утих; пару раз я даже услышал шум проезжавших машин… сначала он нарастал, а потом затихал вдали, когда автомобили сворачивали направо и направлялись в объезд зоны строительства.
Завтра суббота… нет, уже сегодня. Сегодня суббота. Долан едет в воскресенье. Времени нет.
Да, дорогая.
Взрыв разнес ее в клочья.
Мою любимую разнесло в клочья. Ее убили за то, что она рассказала полиции правду о том, что видела. За то, что она не испугалась, что она была смелой и принципиальной. Ее больше нет… а Долан живет, разъезжает на своем «кадиллаке», пьет виски двадцатилетней выдержки, сверкает золотым «Ролексом» на запястье.
Я постараюсь, подумал я и провалился в сон без сновидений, больше похожий на смерть.
Я проснулся в восемь утра. Солнце – уже невозможно жаркое – светило мне прямо в лицо. Я резко сел… и завопил от боли, судорожно схватившись за поясницу. Работать?! Выломать еще четырнадцать кусков асфальта?! Я даже ходить не могу.
Но я все же сумел подняться.
Встал и пошел.
Ковыляя, как древний старик к столику с домино, я дошел до кабины и выудил из бардачка обезболивающие таблетки. Я предвидел, что мне будет худо, и захватил с собой пузырек эмпирина.