«Интересно, сколько денег удалось сегодня заработать?» – подумала она. В холодную погоду играть трудно. На ней были шерстяные перчатки с обрезанными кончиками и хотя она старалась, чтобы пальцы ни на секунду не останавливались, все равно в какой-то момент они замерзали и переставали разгибаться, так что приходилось засовывать руки в карманы черного ватного пальто и отогреваться. На ней была большая муфта, алого, как ей сказала продавщица, цвета, люди так добры. А вот и мусорные баки прямо у входа в дом номер 1142 по Пирс-стрит, привратник никогда раньше полуночи не убирает их во двор, сидит, наверное, в своей подвальной комнатенке пьяный в доску, и вспоминает, что баки надо занести, тогда, когда их пора уже выносить. По всей округе вонь.
Она и сама бы не прочь сейчас глотнуть чего-нибудь холодненького, только не такого холодненького, как воздух. Улыбаясь собственному каламбуру, она вошла в подъезд и нащупала третий почтовый ящик слева – свой ящик. Она всегда проверяла, нет ли какой корреспонденции хотя за последнее время, помимо писем от племянницы она только однажды получила послание: город призывал ее к выполнению своих обязанностей в суде присяжных. Это письмо прочитал ей портной, и она долго-долго хохотала. А потом отпечатала ответ на своей специальной машинке, в которой уведомила, что была бы счастлива служить справедливости, будучи слепой, как Фемида, но, к сожалению, ей приходится каждый день выходить на улицу с аккордеоном, чтобы заработать на жизнь. Ей ничего не ответили, и с тех пор ее никто не беспокоил.
Из сумочки она вынула маленький ключ, вставила его в замок почтового ящика – замок за то время, что она жила здесь, ломался и чинился семнадцать раз, сейчас он, слава Богу, был в исправности, – и пошарила внутри. Ничего. Больше никаких сюрпризов. Теперь уж не припомнить, когда ей в последний раз преподносили сюрприз. Ах нет, вспомнила. Тогда ей исполнилось шестьдесят, и Джерри Эпштейн, сосед напротив, устроил в ее честь вечеринку. Пригласил всех жильцов дома и того портного, которого, как она тогда выяснила, звали Атанасиусом Парасевопулосом, но она все равно продолжала называть его портным, ибо не могла выговорить имени, даже про себя. Это был замечательный сюрприз – полно вкусной еды и виски – пожалуй, ей и впрямь не помешал бы сейчас добрый глоток, она до костей продрогла. Но это был единственный сюрприз, который ей удается вспомнить. «Печально, – подумала она. – Какая же радость в жизни без сюрпризов?»
Она положила ключ от почтового ящика в кошелек, а кошелек в сумку, открыла дверь в вестибюль и уверенно двинулась к лестнице. Левой рукой она держалась за перила, в правой была ненужная сейчас палка, а шею оттягивал тяжелый аккордеон. Хорошо бы поскорее избавиться от него, налить себе немного виски и посчитать деньги. Кто-то положил в кружку свернутую банкноту, только она не знала, какого достоинства, надо спросить Джерри, если он дома. А нет, – так утром обратиться к портному. Впрочем, завтра воскресенье, он не работает. Рука ее скользнула вверх по перилам. Женщина достигла площадки второго этажа, когда услышала, как внизу открылась и тут же закрылась дверь в вестибюль. Она прислушалась. Заскрипели ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице. Шаги приблизились. Она дошла до пролета и двинулась было вверх, когда кто-то сзади грубо схватил ее. Она даже и вскрикнуть не успела. Последним сюрпризом в ее жизни стал нож, безжалостно полоснувший горло от уха до уха.
Глава 9
Город, на службе которого состоял Карелла, был разделен на пять больших отдельных районов, но само-то понятие «город» употреблялось только применительно к острову Айсола. Если вы живете в Калмз Пойнте или в Риверхеде, на противоположном берегу реки в Маджесте или в Беттауне, отправляясь на Айсолу, вы «едете в город». А уж вы находитесь либо в «верхнем городе», либо в «нижнем городе», либо в «центре». Если вы проехали через верхний город и выехали на один из мостов, что ведут в Риверхед, никто никогда не скажет, что вы движетесь на север; вы едете в Риверхед. А если из Риверхеда направляетесь в центр, то, стало быть, едете в город. Когда же вы из центра собрались в деловой квартал города и далее, в Олд Порт, то и дорога ваша лежит в нижний город. И так далее.
Совсем иное дело авеню и стрит.
Заботливые и дальновидные отцы-основатели для удобства приезжих распланировали город согласно простому узору решетки: Холл-авеню перерезает город с востока на запад, деля его на две равные половины. С севера остров ограничивает река Харб, через которую перекинут мост Гамильтона. Река длинная, широкая и грязная, а шире и грязнее всего она там, где сразу после второй мировой войны был построен мост Таслу Стройте. Говорят, дело там попахивало миллионными взятками. Скандал расследовал сам прокурор города – впрочем, и он, как впоследствии выяснилось, тоже был куплен, но это уже другая история. С юга Айсолу окаймляет река Дикс, где в тридцатые годы вылавливали во множестве трупы, закатанные в цемент. Позднее подобного рода находки стали более характерны для других мест, например, Сэнд Пойнта, где трупы гангстеров нередко разлагались в запертых багажниках автомобилей новейших марок. Улицы, идущие параллельно Холл-авеню, сходились и поворачивали в сторону Олд Порта, где можно было сесть на паром и добраться до Беттауна или через туннель – до Маджесты и Калмз Пойнта, или просто вернуться на северную оконечность острова и перебраться в Риверхед. Это был запутанный город, но все же лучше, чем Токио. Да и чем Билокси; надеюсь, никто не в обиде. Женщину с аккордеоном убили в центре. Вне всяких территориальных соображений или соображений служебного престижа, а всего лишь для простоты, полиция разделила центр города на два географических района – Мидтаун Ист и Мидтаун Уэст. Такое деление скорее перерезало город на две половинки по горизонтали, по талии, так сказать, чем по вертикали, от черепа до кончиков пальцев на ногах. Когда-то, впрочем, все было наоборот, город разбивался по длине, и на полицейском языке районы называли Мидтаун Норт и Мидтаун Саус. Правда, происходило это еще в те времена, когда по мощенным булыжником улицам ездили экипажи. Да, город был запутан, но еще более запутанной была система полицейских подразделений. Британская денежная система тоже когда-то была запутана, но все в конце концов меняется к лучшему.
Только не для женщины, которая лежала на площадке у лестничного пролета, ведущего на третий этаж. Сообщение принял дежурный Мидтаун Ист детектив по имени Бруно Таубер. Когда дед и бабка Таубера высадились на этих берегах, в написании имени был умляут, и произносилось оно как «Тойбер». В ходе натурализации умляут исчез, и имя приобрело свое нынешнее написание и произношение. Впрочем, даже сам Таубер не видел никакой разницы. Просто так говорили его отец, мать и братья. И он сам. Таубер. Наверное, дед с бабкой разницу знали, но их уже не было на свете, и, возможно, они согласились бы с мыслью, что все на свете в конце концов меняется к лучшему.
Таубер посмотрел на убитую. Вся лестничная площадка была залита кровью, пятна были и на клавишах аккордеона. О Боже, хоть одна суббота в этом городе может пройти без непременного убийства?
– А где тот человек, который позвонил в участок? – спросил Таубер у патрульного, стоявшего рядом.
– Да вон он. В сером свитере.
– Как его зовут?
– Не знаю.
– Ладно, спасибо. Только смотри, ничего здесь не трогай, понял?
– А с чего это мне трогать?
– Вот-вот, об этом я и толкую, – и Таубер пересек лестничную площадку, направляясь к человеку, стоявшему у входа в квартиру 1А.
Это был мужчина лет шестидесяти, худощавый, лысоватый, в мятых темных брюках и сером свитере. Надетом прямо на нижнее белье. Заметив на свитере множество прожженных дырок, Таубер автоматически определил, что этот человек курит трубку. Или же систематически пытается устроить акт самосожжения. За стеклами очков в темной оправе беспокойно бегали карие глаза. Увидев Таубера, человек поскреб подбородок, явно нуждавшийся в бритве. Таубер решил, что сегодня вечером этот человек был дома. Субботний вечер. Дома. Мысленно Таубер взял это на заметку.