— Вы никогда не понимали тонкого взаимодействия экономики и этики, — ответил Холмс.
— Вон идет фон Борк, — сказал я, радуясь смене темы. Я указал на парня, который бежал через вельд, как будто за ним гнался лев-людоед.
— Он сумасшедший, если думает, что сможет в одиночку добраться до Германской Восточной Африки, — сказал Холмс. — Но мы должны пойти за ним! У него с собой формула.
— И где она? — спросил я в сотый раз.
— Мы раздевали его дюжину раз и осмотрели каждый дюйм его одежды и кожи. Мы заглянули ему в рот и в…
В этот момент я заметил, что фон Борк повернул голову вправо, чтобы посмотреть на носорога, который выскочил из-за высокого термитного холма. В следующее мгновение он врезался левой стороной головы и туловищем в акацию с такой силой, что отскочил на несколько футов. Он не встал, и это было к лучшему. Носорог искал его и заметил бы любое движение фон Борка. Он пронесся мимо, нюхая воздух… В итоге подслеповатый зверь потрусил прочь. Мы с Холмсом поспешили к фон Борку, пока он не пришел в себя и снова не убежал.
— Кажется, теперь я знаю, где находится формула, — объявил Холмс.
— И откуда ты это знаешь? — спросил я в тысячный раз с тех пор, как впервые встретил его.
— Я ставлю свой гонорар против вашего, что смогу показать вам формулу в течение следующих двух минут, — сказал он, но я не ответил.
Он опустился на колени рядом с немцем, который лежал на спине с открытым ртом и выпученным глазом. Однако пульс его бился.
Холмс приложил кончики больших пальцев к левому глазу фон Барка. Я в ужасе следил за происходящим.
— Это стекло, Ватсон, — пояснил Холмс. — Я уже давно подозревал это, но не видел причин проверять мои подозрения, пока он не оказался бы в британской тюрьме. Я был уверен, что его зрение было ограничено правым боком, когда я увидел, как он врезался в то дерево. Даже отвернув голову, он увидел бы дерево, если бы его левый глаз действовал эффективно.
Он повертел стеклянный глаз между большим и указательным пальцами, рассматривая его через увеличительное стекло.
— Ага! — воскликнул он и, протянув мне глаз, предложил: — Посмотрите сами, Ватсон.
— Ну, — вздохнул я, — то, что я принял за массивные кровоизлияния из-за травмы глаза, — это крошечные красные линии химических формул нанесенные на поверхности стекла. А может это не стекло, а какой-то специальный материал, приготовленный для переноса надписей.
— Очень хорошо, Ватсон, — сказал Холмс. — Несомненно, фон Борк не просто получил травму глаза в той автомобильной катастрофе, о которой я слышал. Он потерял его, но хитрый парень заменил его искусственным глазом, который приносил больше пользы, чем… гм-м-м-м-м…
— Похитив формулу, он начертал символы на поверхности этого фальшивого глаза. Они выглядят как результат несчастного случая. Должно быть, негодяй смеялся над нами, когда мы так тщательно его осматривали, но больше он смеяться не будет.
Холмс забрал глаз и спрятал его в карман.
— Ну что ж, Ватсон, давайте разбудим его, вырвем из тисков тех грез, которые ему снятся, и отдадим в надежные руки. На этот раз он заплатит штраф за шпионаж…
ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА мы вернулись в Англию.
Мы путешествовали по воде, несмотря на опасность подводных лодок, так как Холмс поклялся никогда больше не садиться в самолет любого типа. В течение всего путешествия он пребывал в дурном расположении духа. Он был уверен, что Грейсток, даже если к нему вернется память, не пришлет обещанных чеков.
Он передал стеклянный глаз Майкрофту, а тот передал его своему начальству. Это был последний раз, когда мы слышали о Стеклянном глазе, и поскольку формула никогда не использовалась, я предполагаю, что военное министерство решило, что это будет слишком ужасное оружие. Я был рад этому, так как мне казалось, что англичане просто не ведут бактериологическую войну. Однако я часто задавался вопросом: что случилось бы, если бы миссия фон Борка увенчалась успехом. Стал бы кайзер использовать формулу как оружие против своих английских кузенов?
Впереди было еще три года войны. Я нашел жилье для себя и своей молодой жены, и, несмотря на ужасные условия, воздушные налеты, нехватку продовольствия и материалов, тревожные донесения с фронта, нам удалось стать счастливыми. В 1917 году Найлепта сделала то, чего никогда не делала ни одна из моих предыдущих жен. Она подарила мне сына. Я был вне себя от радости, хотя в моем возрасте мне приходилось терпеть много насмешек от коллег по поводу отцовства. Я не сообщил Холмсу о ребенке. Я боялся его саркастических замечаний.
Однако 11 ноября 1919 года, через год после известия, превратившего весь союзнический мир в карнавал счастья, пусть и кратковременного, я получил телеграмму.