Каким-то образом он встал, отпер дверь, оделся, разрезал и разорвал одежду на ранах и позвонил знакомому врачу — своему коллеге, чтобы тот приехал к нему домой, осмотреть его. Доктор явно не поверил его рассказу о том, что на него напала большая собака, когда он гулял в лесу, но ничего не сказал.
Поскольку полиция не смогла найти собаку, Варглику пришлось сделать несколько болезненных уколов от бешенства.
Это была его первая и последняя попытка посадить себя в клетку.
Прилежный и опытный детектив, шериф наверняка узнал бы о том, что пострадавший сочинил историю о нападении. Но нескольких телефонных звонков или писем в Нью-Йорк оказалось достаточно, чтобы замять все дело. Он также узнал бы о собаках и лошадях, убитых в этом районе, хотя места убийств находились в двадцати милях от дома Варглика. Игер наверняка узнал бы об убийстве двух туристов и двух влюбленных в лесу. Полиция подозревала, что убийца был человеком, который разделал всех четверых так, чтобы они выглядели убитыми и частично съеденными дикими собаками. Игер склонялся к мысли, что убийца не был ни человеком, ни собакой.
— Он, должно быть, с ума сходит, если верит в это, — пробормотал Варглик. — Добро пожаловать в дурдом, шериф.
Что бы ни делал Игер, во что бы он ни верил и что бы ни собирался сделать, Варглик ничего не мог поделать со своим вторым я. Единственное, что Варглик мог контролировать, так это заранее выбрать место, где будет находиться, когда произойдет неизбежное.
В шесть вечера Варглик вышел из кабинета. Свернутая волчья шкура лежала в кейсе, который он нес. Он подождал в своем доме, съев огромный ужин, а затем жевал картофельные чипсы, до 10:30 вечера. Затем он поехал на своей машине через город, высматривая, чтобы не было слежки, используя окольные пути, останавливаясь время от времени, чтобы проверить, нет ли возможных преследователей. Через полчаса он оказался на проселочной дороге в дикой глубинке, к северу от округа Рейнольдс. Через десять минут он свернул на боковую дорогу и остановил машину в тени дубовой рощи. Единственными звуками кроме его учащенного дыхания были пронзительные крик саранчи и кваканье лягушек на соседнем болоте. А потом — вой москитов, налетевших на него.
Там Варглик торопливо открыл багажник, достал шкуру, снял одежду и положил шкуру на переднее сиденье. Его дыхание резало нос. Он тяжело дышал. Его тело, казалось, горело изнутри. Лихорадка метаморфозы приближалась к своему пику.
Волчья шкура висела у него на плечах, когда он вышел из тени и встал в потоке лунного света. Хотя он и не держал шкуру, она, как живое существо, прилипла к его спине.
Лучи лунного света, бледные, как стрелы, пронзили его. Его кровь глухо стучала. Большая артерия на шее Варглика билась, как лиса, попавшая в мешок. Он пошатнулся, упал в облаке сверкающего серебристого дыма. Волосы на его голове и шее встали дыбом, кудрявые волосы на лобке выпрямились. Необычайно приятное ощущение пронзило его. Он раздулся, как горловой мешок болотной лягушки-быка. Из носа у него потекло, жидкость сочилась по губам, которые раздувались.
Без его воли, его руки поднялись и выпрямились. Его ноги раздвинулись, как будто кровь проступила сквозь кожу. Его кишечник сжался и выжал испражнения со странным звуком сердитого плевка кошки. Он опустошил свой мочевой пузырь, описав струей мощную дугу. Затем его пенис стал огромным и поднялся к Луне, почти касаясь живота, и Варглик-волк пронзительно завыл.
Глубоко взвыв, он тяжело упал навзничь на землю. Волчья шкура все еще липла к нему, как гигантская кровососущая летучая мышь. Он почувствовал, как силы наполняют его, текут через него как волны осциллографа с пилообразным верхом, сначала хаотичные, а затем организующиеся в параллельные, но изогнутые линии. Из-за них тело его вибрировало. Ему даже пришлось глубоко вцепиться в грязь вытянутыми руками, чтобы не соскользнуть с поверхности планеты.
Он выплескивал свою сперму снова и снова, как будто спаривался с самой Матерью-Землей. Его человеческие сперматозоиды исчезли, а железы уже изливали в протоки волчью жидкость.
После этого он потерял последнее от человека, что в нем еще оставалось.
Только Луна видела, как его волосы и кожа таяли, пока он не стал похож на массу желе, которая превратилась в человеческую фигуру. Примерно через минуту желе задрожало и продолжало дрожать еще некоторое время. Оно сияло бледное и полутвердое, как лимонное желе. Словно он стал каким-нибудь первобытным слизняком, выползшим из-под земли и умирающим.