— Подойди и давай поговорим об имманентности Провидения, — сказал он Принцу, а Принц, нервы которого в этот день были натянуты до предела, ответил ему какой-то грубостью.
Я украдкой пнул его в царскую голень, а потрясенному Пилигриму сказал:
— Наш друг неважно себя сегодня чувствует. Вчера вечером он общался с Провидением и услышал откровение, из-за которого его рассудок немного помутился. Молю тебя, позволь нам продолжить путь и не говори с ним о святости, пока он не придет в себя.
Благодаря этой моей импровизации, мы могли продолжить путь.
С наступлением тепла Принц немного оттаял. Может быть, он примирился со своей катастрофой, а возможно где-то в закоулках своей легкомысленной головы он осваивал тактику приспособления к своему новому положению. Он даже как-то беззаботно говорил о себе, о своем падении и об унижении, которое он испытал. Он так говорил о власти, которая у него когда-то была, что было ясно — он и не помышлял о том, чтобы ее вернуть. Он рассказывал о своем богатстве, о своих женщинах, о драгоценностях, которые ему когда-то принадлежали, и о странных машинах, о своих Измененных, Музыкантах, Слугах и Магистрах, и даже друзьях Правителях, которые преклоняли перед ним колени. Не могу сказать, что в такие минуты он вызывал у меня чувство симпатии, но, по крайней мере, я видел, что за холодной маской — страдающий человек.
Он даже и во мне увидел, наконец, человека. А это было для него нелегко.
Он говорил:
— Ты знаешь, Наблюдатель, когда обладаешь властью, то вся беда в том, что ты отрезан от людей. Люди становятся для тебя чем-то неодушевленным. Ну вот ты, например, был для меня просто машиной, которая где-то рядом проводит Наблюдения, чтобы обнаружить Завоевателей. А ведь у тебя были мечты, надежды, огорчения и все остальное, но я-то воспринимал тебя, как старика, который существует только ради того, чтобы выполнять в союзе свои функции. Теперь я понял гораздо больше.
— Что же?
— Что ты был когда-то молод, Наблюдатель. У тебя был родной город, который ты любил. Семья. Наверное, даже девушка. Ты выбрал союз, выбрал дело и научился ему, ты боролся, у тебя болела голова и подводило живот, и вообще было очень много трудных минут в твоей жизни, когда ты пытался разобраться, что к чему в этом твоем деле, для чего оно. И ты видел, как проезжали мы, Магистры, Правители, пролетали мимо, как кометы. И вот судьба свела нас на этой дороге в Парриш. И кто же из нас больше счастлив сейчас?
— Я ощущаю себя вне счастья или печали, — ответил я.
— Это правда? Это правда? Или это просто маска, за которой ты прячешь истинные чувства? Признайся, Наблюдатель, ведь по законам твоего союза ты не имеешь права жениться. Но ты хоть когда-нибудь любил?
— Случалось.
— А сейчас?
— Я уже стар, — ответил я уклончиво.
— Но ведь теперь ты можешь любить, правда? Ты теперь свободен от клятвы своего союза. У тебя может быть невеста.
Я рассмеялся:
— Кому я нужен?
— Не говори так. Ты совсем не стар. Ты полон сил. Ты повидал мир и понимаешь его. А что, в Паррише ты бы мог найти себе какую-нибудь молодую женщину, которая… — Он вдруг замолчал, а потом спросил: — А ты когда-нибудь испытывал искушение, когда ты еще должен был соблюдать клятву?
Как раз в этот момент над нами пролетела Воздухоплавательница. Это была женщина средних лет, и ей трудно было лететь, потому что умирающий дневной свет давил на ее крылья. Меня пронзила острая боль. И мне хотелось сказать Принцу: да, да, было такое искушение. Совсем недавно ворвалась в мою жизнь маленькая Воздухоплавательница, девушка, совсем еще ребенок, Эвлуэла. И по-своему я любил ее, хотя даже ни разу не коснулся, и я до сих пор люблю.
Но я ничего не сказал Принцу Энрику.
Я все смотрел на эту Воздухоплавательницу, которая была свободней меня, потому что у нее были крылья и, окутанный теплом этого весеннего вечера, я почувствовал, как меня пронизывает холод одиночества.