Там Вир мог оставаться еще долго – он умел здороваться и прощаться, пребывая в собственных грезах – если бы не вид родного брата, приветственно машущего ему рукой у дома.
Неожиданная встреча грубо выдернула его в действительность.
Зацепившись за собственную трость, маркиз вывалился из кареты.
– Осторожнее, Пенни, – подхватил его Фредди.
С самого первого вдоха Вира называли виконтом Белгрейвом. В шестнадцать, после смерти отца, он стал маркизом Виром. Кроме его покойной матери, нескольких старинных друзей да еще Фредди, никто не звал его ласковым прозвищем от имени, данного ему при крещении – Спенсер.
– А ты что тут делаешь, старик? – обнял он брата.
Вир редко задумывался о том, что подвергается опасности. Его расследования не требовали применения оружия, а созданный для публики образ защищал от ненужных подозрений. Но все равно было совсем не желательно, чтобы Фредди обретался поблизости.
Фредди был единственной правильной частью жизни Вира. Пугливый мальчик, за которого Вир некогда так волновался, вырос в замечательного двадцативосьмилетнего юношу, самого лучшего из всех знакомых маркиза. «Самого лучшего вообще из всех», – с гордостью подумал Вир.
За две недели, проведенные в деревне, белая кожа Фредди слегка подрумянилась, а рыжеватые кудри стали еще светлее. Он поднял оброненную маркизом трость и ненавязчиво поправил Виру галстук, съехавший, как обычно, градусов на тридцать.
– Кингсли спросил, не желаю ли я съездить к его тетушке. Как только он сказал, что ты приглашен, я тоже согласился.
– Я и не знал, что Кингсли гостил у Ренвортов.
– Мы встретились не у Ренвортов. Я уехал от них в прошлый четверг и отправился к Бошамам.
Там брату следовало и остаться. Хотя ни малейшего риска заработать телесные повреждения в его работе не имелось, Вир был бы рад, если б Фредди не приезжал.
– Мне казалось, у Ренвортов тебе нравится. Почему же на этот раз ты покинул их так быстро?
– Даже не знаю, – Фредди расправил брату рукава, которые тот частенько закатывал. – У меня возникла охота к перемене мест.
Объяснение заставило Вира призадуматься. Непоседливость не была присуща Фредди – разве только он был чем-то обеспокоен.
Внезапно пасторальную тишину потряс крик брошенной на съедение дракону девственницы.
– Боже милостивый, что там такое? – воскликнул Вир, подпустив в голос правдоподобное изумление.
Ответом на вопрос явились дальнейшие крики. Мисс Кингсли, племянница леди Кингсли, выскочила из дому, визжа что есть мочи. И налетела прямо на маркиза – у Вира был удивительный дар оказываться у людей на пути.
– В чем дело, мисс Кингсли? – поймал он девушку.
Мисс Кингсли забарахталась в его объятиях. Она на мгновение прекратила визжать, но только для того, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. А затем, разинув рот, издала такой дьявольский вопль, какого Виру до сих пор не доводилось слышать.
– Шлепни ее по щеке, – попросил он Фредди.
– Я не могу ударить женщину! – ужаснулся тот.
Пришлось действовать самому. Мисс Кингсли прекратила вопить и обмякла. Тяжело дыша и моргая, она уставилась на Вира невидящим взглядом.
– Мисс Кингсли, с вами все в порядке? – поинтересовался Фредди.
– Я… я… Господи Боже, крысы… эти крысы…, – разразилась рыданиями девушка.
– Подержи-ка, – Вир толкнул ее в более добрые и сострадательные руки Фредди.
Вбежав в дом, маркиз замер посреди холла как вкопанный. «Десяток-другой крыс», – было сказано Холбруку. Здесь же метались сотни тварей! Они потоками неслись вдоль стен и коридоров, взбирались на перила и спускались по занавесям. С грохотом опрокинулась фарфоровая ваза, а Вир так и стоял столбом перед этим завораживающим и отталкивающим зрелищем.
– Поберегись! – вбежал с ружьем в руке молодой Кингсли, племянник леди Кингсли. Как раз в то мгновение, когда он пересекал центр холла, с люстры свалился крысеныш.
– Эй, сверху! – воскликнул Вир.
Слишком поздно! Крыса уже обрушилась на парня. Тот завопил, ружье выстрелило, и Вир ничком бросился на пол.
– Дьявольщина! – снова заорал Кингсли. – Она залезла мне в сюртук!
– Я ни на шаг не подойду, если ты сейчас же не разоружишься! И не бросай, а то оно может опять выстрелить!
– А-а-ах! – ружье глухо стукнулось об пол. – Помогите же мне!
Вир подскочил к юноше, беспорядочно дергавшемуся, будто обезумевшая марионетка, и стащил с него сюртук.
– Кажется, она у меня в жилете. Боже всемогущий, не дайте ей залезть мне в брюки!
Вир содрал с Кингсли жилет. А вот и маленькая тварь – застряла за подтяжками. Схватив зверушку за хвост, маркиз отшвырнул ее в сторону, прежде чем добыча смогла извернуться и цапнуть его.
Кингсли в одной рубашке выскочил в парадную дверь. Вир покачал головой. Тут к нему донеслись крики из комнаты слева. Маркиз поспешил туда, открыл дверь – и вынужден был тут же повиснуть, ухватившись за верх двери и оторвав ноги от пола, так как из помещения ринулась лавина крыс.
Леди Кингсли, три юные девицы, два джентльмена и лакей в придачу балансировали на мебельных утесах посреди крысиного моря, причем две из трех барышень оглушительно визжали, а мистер Конрад вторил им с не меньшим пылом и звучностью. Восседавшая на пианино леди Кингсли беспощадно лупила пюпитром по крысам, пытавшимся вскарабкаться на ее островок безопасности. Лакей, вооружившись кочергой, защищал юных леди.
Когда почти все крысы схлынули из гостиной, Вир помог осажденным гостям леди Кингсли спуститься с их насестов. Мисс Бошам так дрожала, что маркизу пришлось вынести ее на руках. Вернувшись, он увидел, что леди Кингсли, стоит, крепко стиснув зубы, одной ладонью опираясь о стену, а вторую прижимая к желудку.
– Мадам, с вами все в порядке?
– Кажется, мне не придется прилагать чрезмерные усилия, чтобы выглядеть перед мисс Эджертон совершенно разбитой, – прошелестела она. – А Холбрук на этом свете не жилец.
* * * * *
«На самой высокой точке плато расположен небольшой храм Девы Марии-Заступницы[5], где так называемый затворник записывает посетителей в книгу и продает вино. С этого мыса открывается неимоверно чарующий и величественный вид: почти отвесный обрыв, и куда ни взгляни – полное красот побережье…»
Элиссанда ясно представляла себе остров Капри, поднимающийся, подобно сирене, из вод Средиземного моря. И себя, бродящую в одиночестве по его крутым скалам, с развевающимися по ветру волосами и букетиком диких гвоздик в руке. Ни звука, кроме моря и чаек, никого, кроме рыбаков, вдалеке чинящих сети, и никаких чувств, кроме ясного и безмятежного ощущения полной, абсолютной свободы.
Она еле успела подхватить тетю, свалившуюся с сиденья в туалете.
Тетушка Рейчел последний раз опорожнялась более двух суток назад: сказывалось болезненное состояние. Элиссанда уговорила тетю потужиться минут пятнадцать после обеда, пока она почитает вслух из путеводителя по Южной Италии, чтобы скоротать время. То ли из-за ее монотонного чтения, то ли из-за лауданума[6], от которого тетушку никак не удавалось отучить, но только больная уснула, а ночная ваза под ней осталась тревожно пустой.
Девушка полувынесла, полувыволокла недужную из туалета. Женщина в ее руках весила не более вязанки хвороста – и обладала такой же подвижностью и слаженностью движений. Любимейшим делом ее дяди было выяснить, что особенно не по вкусу домочадцам, а затем навязать им это. Именно поэтому ночная рубашка его супруги пропахла гвоздичным маслом, которое та терпеть не могла.
5
Храм Девы Марии Заступницы (предположительно 1610 г.) – находится на руинах дворца римского императора Тиберия (42 год до н.э. — 37 год н.э), т.н. «виллы Юпитера». В ризнице раньше жил монах-затворник, одновременно служивший смотрителем. Церковь отличается сводчатым куполом, типичной для острова архитектурой и скудным внутренним убранством. Со двора церкви открывается прекраснейший вид на полуостров Сорренто и Неаполитанский залив.
6
Лауданум – в средние века название любого успокаивающего средства, обычно содержавшего опий. Впоследствии лауданумом называли спиртовую настойку опия, которая широко применялась как успокаивающее, снотворное и обезболивающее средство вплоть до начала XIX в.