Как миссис Дуглас с ее лауданумом.
Налив на два пальца виски, Вир выпил его одним глотком.
Наверху жена опять подпрыгнула. Она, несомненно, чувствует себя невесомой от радости и облегчения, плача и смеясь одновременно, ведь ее кошмарный сон наконец-то закончился.
А его кошмарам суждено продолжаться.
* * * * *
– Позволь прочесть отрывок из моего дневника за 12 апреля 1884 года – театрально откашлялась Анжелика. – «На берегу форельного ручья я читала, а Фредди рисовал. Пенни завел разговор с вышедшим на прогулку викарием – что-то о гностиках и Никейском Соборе[50]». Господи, ты помнишь, каким ученым был Пенни? – подняла она глаза.
– Помню, – откликнулся Фредди.
В этих воспоминаниях всегда присутствовал оттенок грусти.
– По крайней мере, теперь он счастливо женат. По-моему, супруга считает его просто-таки замечательным.
– Я очень этому рад. Мне нравится, как она на него смотрит: у Пенни масса достойных восхищения черт.
– Но? – не удержалась Анжелика, проводя пальцем по краю кожаного переплета своего дневника.
Фредди улыбнулся – эта женщина слишком хорошо его знает.
– Признаюсь, я немного завидую. Привык думать, что если окончу свои дни старым холостяком, то, по крайней мере, с Пенни за компанию.
– Я тоже могу составить тебе компанию, – предложила Анжелика. – Это будет словно вернуться в детство, только с меньшим количеством зубов.
Фредди вдруг припомнился случай с меньшим количеством зубов.
– Помнишь, как я ненароком разбил любимые очки отца?
– Это когда я стащила у своей мамы очки для подмены, и мы надеялись, что никто не заметит?
– Да, тот самый случай. Моей матери вместе с Пенни почему-то не было, и я перепугался до смерти. А ты, чтобы отвлечь меня от мыслей об очках, предложила повыдергивать твои шатающиеся зубы.
– Правда? – хихикнула Анжелика. – Вот этого я совсем не помню.
– Новые зубы у тебя уже почти выросли, а молочные так шатались, что даже хлопали, будто стирка на ветру. Все старались тебя от них избавить, но ты непреклонно никого к ним и близко не подпускала.
– Надо же, теперь и я припоминаю. Я спала, завязав шарфом рот, чтобы моя гувернантка до них не добралась.
– Поэтому, когда мне ты позволила, я так удивился, что напрочь забыл об очках. Мы в тот день четыре зуба у тебя вытащили.
Анжелика согнулась от смеха.
– Слушай, дальше еще лучше: отец уронил очки твоей мамы и наступил на них, не успев надеть и понять, что это совсем не те. Один из немногих случаев, когда моя неуклюжесть ни на кого не навлекла неприятности. Ей-богу, просто чудесное завершение.
– Ну, одно я знаю наверняка: превратившись в старую каргу, я не позволю тебе выдернуть ни единого моего зуба.
– Договорились, – поднял мужчина чашку с кофе приветственным жестом. – И тем не менее, превратившись в выжившего из ума старикашку, я буду в восторге от твоей компании.
Анжелика с сияющими глазами ответила ему тем же движением, и Фредерик вдруг, чуть ли не впервые, осознал, как посчастливилось ему знать эту женщину почти с рождения. Иногда люди принимают лучшее в своей жизни как должное. Он никогда не понимал, чем обязан Пенни, пока несчастный случай все не изменил. И редко задумывался над важностью той роли, которую в его судьбе сыграла дружба Анжелики, особенно в трудном и нежном возрасте, когда он всецело пребывал под гнетом отца. Не задумывался до тех пор, пока его не начали переполнять чувства, ставящие эту дружбу под угрозу.
– Так, на чем мы остановились? – поставив чашку, Анжелика отыскала нужное место в дневнике. – Ага, вот. «Милый старичок викарий, явно в восторге от интеллектуальной беседы, пригласил всех нас к себе домой на чай».
– Мы тогда гостили в Линдхерст-холле? – спросил Фредди, начиная уже и сам что-то припоминать. – На праздновании Пасхи в загородном доме герцогини?
– Точно. А вот теперь слушай: «Чаепитие, как и жена викария, было очень приятным, но мое внимание привлекла картина в их гостиной. Большую часть полотна занимал прекрасный ангел, который парил над коленопреклоненным мужчиной, явно пребывавшим в состоянии восторга. Картина называлась «Поклонение ангелу». Я поинтересовалась именем художника, потому что тот подписался лишь инициалами «Дж. К.». Старушка не знала, но рассказала, что эту картину они приобрели в Лондоне, у торговца произведениями искусства Киприани».
– Киприани? Это тот, кто помнит каждую вещь, прошедшую через его руки?
– Именно, – удовлетворенно кивнула Анжелика, закрывая дневник. – Торговец нынче отошел от дел, но сегодня утром я ему написала. Как знать, может, нас пригласят зайти.
– Ты просто чудо, – совершенно серьезно отозвался Фредди.
– Я такая, – зашуршала черными юбками Анжелика, поднимаясь. – Как видишь, моя часть договора выполнена – теперь очередь за тобой.
У Фредди вспотели ладони. Он боялся снова увидеть Анжелику обнаженной, и в то же время не мог дождаться, когда опять окажется в студии, и прекрасное женское тело вытянется перед ним, будто стол, полный яств – пир для человека, вынужденного голодать.
Даже когда художник анализировал цвет, текстуру и композицию, работая над картиной, его голову переполняли чувственные образы. Мечты, полные эротических видений с той самой поры, как Анжелика заговорила о портрете, приобрели теперь вызывающую беспокойство живость.
Фредди прокашлялся – тщетно, пришлось прокашляться еще раз.
– Полагаю, ты хочешь подняться в студию?
* * * * *
Студия была залита светом – слишком ярким, по мнению Анжелики. При таком освещении кожа будет излишне блестеть, а она в своих рисунках всегда отдавала предпочтение более натуральным тонам человеческой плоти.
В комнате стоял фотоаппарат – не Кодак №4, виденный ею раньше, а усовершенствованная студийная камера на деревянном штативе, с мехом для лучшей наводки на резкость и темным покрывалом.
– Зачем фотоаппарат? – спросила Анжелика, когда Фредди вошел после того, как она разделась и легла.
– Для тебя, наверное, просто каторга так долго позировать – я ведь медленно пишу. А если у меня будут фотографии, я смогу работать по ним, и тебе не придется дрожать здесь от холода.
– Но здесь не холодно, – в камине горел огонь, к тому же, Фредди поставил несколько жаровен. Ему должно быть тепло.
– Тем не менее.
– Но снимки не передают цвет!
– Пусть так, зато они передают тень и контраст, а оттенок твоей кожи мне известен, – ответил Фредди, исчезая под темным покрывалом.
Анжелику охватило разочарование. Этот портрет в обнаженном виде был попыткой заставить Фредди увидеть в ней женщину, а не просто друга. И Анжелика считала ее более-менее удавшейся – в проявочной мужчина так смотрел на нее, словно собирался поцеловать. Но как только художник получит фотографии, живая модель вообще будет не нужна ему в студии, и нагой позировать не потребуется.
– А если ты не додержишь или передержишь снимки?
– Что ты говоришь? – покрывало гасило звук его голоса.
– Вдруг фотографии не получатся?
– У меня с полдюжины пластинок, – вынырнул Фредди из-под камеры. – Хоть одна из них точно выйдет хорошо.
В следующее свое появление фотограф немного поднял вспышку, подвинул марлевый экран и поправил угол экрана из белого шелка на дальнем конце кровати.
Экран стоял всего в двух футах от края кровати. Подняв голову, Фредди уперся взглядом прямо в Анжелику.
Она нервно облизнула губы. Пальцы мужчины сильнее сжали ткань.
– Я собираюсь фотографировать, – объявил он. – Убедись, что ты лежишь в нужной позе.
50
Никейский Собор – первый Вселенский Собор в истории христианства; состоялся в 325 году в городе Никея (ныне Изник, Турция) по инициативе императора Константина Великого. На нем были определены основные догматы христианства. После принятия главных догматов церкви все остальные альтернативные верования подверглись осуждению как еретические. Гностицизм — религиозное течение поздней античности (I—IV века), включавшее в себя различные группы, секты и церкви, подвергавшееся нападкам ранней христианской церкви. Название произошло от греческого слова «гносис» — «познание, знание». Гностики свято верили, что истину можно познать в результате личностных исканий, а не принимать на веру благодаря установившейся традиции.