С течением времени и эта тайна перестанет существовать для Сойки. Его духовный отец и меценат монсеньор Д’Есте, хитрый и умный представитель ордена иезуитов, ловких хамелеонистых защитников папского абсолютизма, давно и ревниво следит за созреванием своего питомца. Вблизи резиденции «черного папы» — генерала ордена иезуитов, в Риме, монсеньор Д’Есте оказывает еще большие знаки внимания потомку подольских контрабандистов. И когда Сойка «познал уже механику живого бога с формулами изменений и орудования божьей силой, подобно тому, как орудуют силой горного водопада, претворяя ее в напряжение электрического тока», мировые события ускорили принятое монсеньором Д’Есте решение относительно дальнейшей судьбы его воспитанника. В России вспыхнула революция. Ватикан поставлен перед лицом больших исторических преобразований, к которым он должен определить свое отношение.
Здесь действие романа «День отца Сойки» приобретает особенный интерес. В разговоре отца Сойки с монсеньором Д’Есте выясняется, что папский Рим ревниво следил за развертыванием революционных событий на Востоке, который всегда интересовал Ватикан. Верный слуга папы монсеньор Д’Есте отнюдь не склонен скорбеть о судьбе православной церкви, авторитет которой рушился на глазах. Он говорил:
«Вот прибывают к нам первые вести о том, что в огне революции зашаталась схизматическая церковь, что революционная масса относится с большой ненавистью к представителям русского духовенства, считая, что жандарм и священник — наиболее презираемые личности свергнутого режима, наиболее ненавистные!..»
Тем не менее, осуждая русскую православную церковь — своего религиозного конкурента со времен глубокой древности, монсеньор Д’Есте стремится прежде всего извлечь из создавшегося положения выгоду для католической церкви. Д’Есте верит, что ненависть русского народа к духовенству будет «жадной и расширяющейся», что она, «как пожар, пройдет по безграничным просторам российских земель, уничтожит там схизматический недуг, выжжет этот вид прегрешений и блуда в вере, как выжигается зло злом и адский блуд огнем пекла».
Испуганный нарисованной иезуитом картиной, уроженец пограничных с Российской империей земель Южной Подолии отец Михаил Сойка спрашивает:
«И там возникнет религиозная пустыня?»
«Нет, милый,— спокойно утешает своего воспитанника монсеньор Д’Есте,— опыт прошлого учит нас, что масса боится религиозной пустыни. Масса скоро затоскует по новой церкви. А кто же больше приготовлен к оправданию этих ожиданий, как не святая католическая церковь? Кто более признан к успокоению тех надежд на просторах Российского государства, как не святая столица святого Петра, как не святая воля Рима!»
И здесь монсеньор Д’Есте обращается к отцу Сойке со следующими словами:
«Захватить весь великий восток Европы, протянуть руки к Уралу, в глубь Азии, далеко-далеко к Дальнему Востоку, к берегам Тихого океана. Охватить опекой святой церкви апостола Петра все азиатские народы! Чтобы один руль и воля, чтобы один пастырь и одно стадо!.. Чтобы один бог на земле!.. Далекий это, на сотни лет рассчитанный процесс, но путь к нему открыт. И представим себе, что он остановится в первые века в границах Русского государства, на русских народах,— сто шестьдесят миллионов верующих! Разве недостаточно этого, чтобы от перспективы такого приобретения не опьянело сердце верного сына церкви!»
В этой фразе как бы сконцентрированы и обнажены многовековые вожделения Ватикана.
Однако, следя за размахом революционных событий в России, увлеченный идеей захвата новых «подмандатных Ватикану» территорий, монсеньор Д’Есте, а с ним вместе и молодой, «прозревающий» в политике Сойка побаиваются, как бы революция не выплеснулась за пределы Российской империи. Сойка чувствует, как растущий гул разносится по миру, подобно половодью, как ширится страшный крик, грозящий гибелью не только правящим династиям Европы, но и богам, церквам, сойкам... И сойкам также... И сойкам также...
Он наблюдает рост революционных настроений в старом Риме, под самым боком у папского престола. «Плавающий в боге» Сойка видит, как религиозная процессия сталкивается с группой молодых рабочих и выскочивший на каменный барьер грузчик кричит в лицо служителям бога на земле:
«Вранье. Твой бог, черноризник, как и все твое ремесло! Вот там, на тарелке твой бог, между вдовьими пятачками!.. Там он!»
«Так, через революцию, почувствовал Сойка впервые возможную смерть богов... И через смерть богов ощутил впервые революцию».
Пусть увиденное им было лишь первой вспышкой грядущей бури, но и эта сцена, увиденная мимоходом, заставила Сойку насторожиться еще больше.
Приблизительно в это же самое время, ранней весной 1917 года, монсеньор Д’Есте сдержанно сообщает своему воспитаннику, что его хотел бы видеть прелат Лотти из дома «пропаганды»...
В маленькой монастырской келье сожитель Сойки брат Альберто открывает непосвященному и слегка озадаченному Сойке еще одну тайну апостольской столицы:
««Пропаганда» — это как бы второй Ватикан, только имеет он в своей власти значительно больше стран и народов... Поговаривают о «втором папе». Это, собственно, префект святой конгрегации для пропаганды веры. Тридцать кардиналов и два прелата, назначенных папой, на всю жизнь образуют состав конгрегации. Под ее руководством работают в Риме сотни служащих в рясах, тысячи связных снуют между Римом и провинциями, десятки тысяч миссионеров путешествуют по всей земле, пробираясь в самые далекие недра и пустыни. Долбят там сердца самых маленьких детей божьих, наивных дикарей, чтобы сделать из них орудие, послушное для христовой правды и для власти Рима».
Монсеньор Д’Есте сообщает Сойке, что людям очень мало известно о том, как работает «пропаганда». У «пропагандистов» разумное правило, говорит брат Альберто, не стесняться в выборе средств, а прежде всего добиваться расположения властителей, ибо «нет кратчайшей дороги к сердцам и сокровищам верных...»
Прелат Лотти выведен писателем как шутник и говорун. Он старается подчеркнуть, что ничто человеческое и ему не чуждо, даже — искусно приготовленные макароны. Но вопрос, заданный Сойке,— знаком ли он с научным социализмом? — подсказывает, что прелат Лотти не так уж безобиден, как кажется с первого взгляда. Читатель понимает, что в поблескивающей лысиной голове одного из видных деятелей «святой конгрегации» запрятан недюжинный ум изворотливого и коварного врага прогресса, науки, социализма.
Прелат Лотти советует Сойке... изучать научный социализм и даже на время пассивно поддаться основам этого материалистического учения. Но он советует делать это не для того, чтобы Сойка из поборника религии стал социалистом. Бояться этого прелату Лотти нечего. Все рассчитано и проверено варанее.
Сколько бы раз ни читал Рокфеллер труды Карла Маркса, он уже никогда не захочет расстаться со своими миллионами и как был, так и будет хищной акулой империализма!
Прежде, чем допустить Михаила Сойку в лоно избранных, прежде, чем подвести его к порогу таинственного дома «пропаганды», и монсеньор Д’Есте, и другие иезуиты долго изучали его характер, его жадную, кулацкую натуру добытчика. Такие, знали они, не подведут папский престол и не злоупотребят оказанным доверием!
Степан Тудор раскрывает словами прелата Лотти очень тонкий и хитрый замысел деятеля «конгрегации по пропаганде веры»:
«Вы войдете в самые основы этой теории,— поучает оторопевшего Сойку прелат Лотти,— узнаете и ощутите ее до глубины и, если захотите,— будьте уверены! — ударите в самый корень социализма и раните его не на минуту — на смерть!»
И, как бы осуществляя свои слова «фундаментальное познание социализма — первое и необходимое условие борьбы с ним», прелат Лотти, приближая к себе уже непосредственно потомка подольских контрабандистов Сойку, помогает ему войти в сущность учения социализма.
Для советского читателя, который привык знакомиться с классиками марксизма-ленинизма по первоисточникам, вначале может даже показаться странным, кощунственным то обстоятельство, что писатель-революционер Тудор вкладывает в уста мракобеса из Ватикана не только трактовку целых страниц дорогих сердцу каждого советского патриота трудов Ленина, но и хронику революционных событий в Петрограде.