Утром я просыпался с трудом, бабушке приходилось меня толкать и громко шипеть в ухо, чтобы не разбудить маму. Правда, несмотря на все бабкины ухищрения, мама приподнимала голову, прятала ее под подушку и снова засыпала.
Я вскочил, проглотил бутерброд, не допив чай, выбежал на улицу. Было сыро. Исаакий показался тяжелым, почти черным, ветки на деревьях Александровского сада обвисли. На желтых листьях висели прозрачные капельки. Я дернул веточку клена — на меня посыпалась холодная вода. Я отряхнулся, вышел к трамвайной линии и подумал:
— Шла война, были герои, до войны людей хватали — никто не пикал. Может, в живых-то остались одни болтуны и трусы, герои погибли в революцию и на Гражданской. Может, этим так и надо: разводят контру своей болтовней. Подумаешь, каких-то стариков трясли за золото — нечего было золото хапать. Буржуев, может быть, надо было трясти. Мало ли что они наши родственники или знакомые… Если бы они нам чужими были, может о них у нас и не упоминали? Да и бабка моя с дедом во время революции хотели убежать к себе в Вильну, к белым, там у их родственников заводы какие-то были, брат деда где-то в Америке живет, тоже богач какой-нибудь, чего бы ему туда было бежать? Тут революция — ему наплевать на нее.
Мишка помолчал, чуть понизив тон, продолжал.
Видишь, какой ахинеей была моя голова забита в те годы, они не сумели воспользоваться таким материалом — уроды им требовались. Хотя мне сейчас кажется, без уродов все это невозможно… Возле Астории я увидел Марика Штейна, на часах было без пятнадцати девять. Хотелось остановить его, договориться о встрече на сегодня. Но мне показалось, заметив меня, он ускорил шаг. Возможно ему неприятно после позавчерашнего видеть меня. Я начал вспоминать, не вызывали ли его с уроков? Поднимаясь по школьной лестнице, я обдумывал: кого, когда вызывала с урока секретарша. То ли от шума в коридоре, то ли от большого количества суетящихся учеников, я так ничего и не мог вспомнить.
На перемене ко мне подошла наша завучиха, напомнила: скоро перевыборы в комитет комсомола и секретаря комитета. До выборов необходимо провести заседание комитета, надо наметить новых кандидатов в комитет, за которых собрание должно проголосовать. Мне пришла в голову мысль назначить заседание на четверг, после уроков, под этим предлогом отказаться от встречи с этим типом. Тут же понял: так легко от этого дела не отвертеться, пусть будет как будет…
В тот день я еще раз встретился с завучихой, которая вызвала меня к себе в кабинет. Она у нас была секретарем школьной партячейки, ее партнагрузкой был школьный комитет комсомола. Войдя в ее кабинет, я заявил: не только не могу в этом учебном году быть секретарем, но и из комитета намерен выйти, поскольку хочу серьезно подготовиться к экзаменам. Она завозражала: у Вас почти целый год до выпуска. Я придумал: у меня, может быть, не очень хорошо со здоровьем, если нужно, я принесу справку. Она ответила: хорошо, справка не нужна. Мы вместе обсудили кандидатуру будущего секретаря. Было как-то странно: она все больше интересовалась теми, кто был у Сашки Нефедова в воскресенье. Возможно, мне уже многое начинало казаться-мерещиться. Но я помню, она ничего не говорила о Путяте, опять же: он неважно учился, секретарем он не мог быть.
***
Я вошел в комнату, бабушка передала мамино поручение — протянула бумажку с номером телефона, чтобы я сейчас же позвонил. Моя бабушка была хорошей секретаршей. Еще в дверях я заметил, она была явно не в духе, ее губы крепко сжаты, к тому же она забыла напомнить, чтоб я помыл руки. Наконец она не выдержала:
— Что это за такие секреты у вас?
Я не ответил. Она взяла газету и с независимым видом прошла к своему креслу возле окна. Я подумал: она считает, будто, мы с мамой не хотим ей ничего рассказывать. В этот раз я действительно не мог ничего рассказать — она бы испугалась.
Я позвонил Краснопольскому, он был дома и ждал меня. Крикнув бабушке, — скоро вернусь! — выбежал из комнаты. Краснопольский жил на Майорова, я добежал до него за пять минут. К косяку его входной двери, возле звонков, была прикреплена табличка с фамилиями жильцов, всего их там, помнится, было семь. Возле фамилии Краснопольского стояла цифра «4» и буква «р». Я нажал на звонок четыре раза. Ждать пришлось довольно долго. Наконец услышал шарканье шлепанцев по коридору. Дверь отворилась, передо мной оказалась высокая фигура в полосатом халате с трубкой в руке. Он громко, как-то по-старинному произнес:
— Ба, да неужели у Шурки такой сын! Проходите, молодой человек!
Я вошел, он взял меня под руку и повел по длинному полутемному коридору. Возле большой двухстворчатой двери, он вытащил из кармана ключ, повторил: