— Проходите, молодой человек!
Комната его была большая, с тремя высокими окнами, выходившими на проспект Майорова. Он усадил меня на старый, со скрипучими пружинами и высокой спинкой диван. На спинке дивана была полка с массой всевозможных мелких безделушек, я боялся шевельнуться — казалось, с полки на голову что-нибудь свалится. Сам он взял с заваленного бумагами письменного стола электрический чайник, сказав: — погоди, воды налью — вышел. Вернувшись, он поставил чайник на толстую кафельную подставку на письменном столе, сел в кресло напротив меня:
— Ну, рассказывайте!
Я как-то растерялся, не знал, с чего начать, спросил, что ему говорила мама. Он ответил:
— Она просто сказала: одному молодому человеку нужна юридическая справка, — ты его узнаешь. Мать у тебя грамотная, лишнего не скажет. Я тебя сразу узнал, — продолжал он, — ты вылитый отец, хотя твой отец был выше. Потом утешил: ты еще подрастешь. Посмотрел на меня внимательно, спросил:
— Слушай, сколько тебе лет? Должно быть пятнадцать-шестнадцать. Что-то рановато к юристам обращаться.
Я промямлил: может, это не совсем то. Он, жестикулируя трубкой и кивая головой, начал уверять: то-то, я же не говорю, тебе нужна справка по какому-то там уголовному делу, я просто хочу сказать, в любом случае рано.
Еще он спросил, в каком классе я учусь? Я ответил, — в десятом, он как-то многозначительно протянул: вот оно что! — и чуть помолчав, снова спросил:
— Как же ты в пятнадцать лет в девятом классе оказался?
Мне пришлось ему рассказать, что меня дедушка подготовил прямо во второй класс. Он начал вспоминать моего дедушку, бабушку; рассказал о его дружбе с моим отцом, о молодости, когда вместе за девушками ухаживали. Я сидел и глупо улыбался, он вспоминал, какие красивые были мои родители, какая это была необыкновенная пара, что моя мать и сейчас еще очень красивая женщина. Тут я не выдержал:
— Меня в эМГБ вызывали.
Помню в тот момент на письменном столе закипел чайник, из носика полетели брызги на бумаги, он вскочил с кресла, выдернул шнур из розетки, сел обратно и долго молчал, двигался в кресле, будто хотел поудобнее усесться.
Мне стало неприятно: он, взрослый человек, и так испугался. Сейчас я понимаю, любой бы на его месте испугался, конечно же, он понял с чем я к нему пришел. Он поднялся, накрыл телефонный аппарат диванной подушечкой, сел снова в кресло и сухо по-деловому проговорил:
— Что ж, давай рассказывай все по порядку, когда тебя вызывали и что тебе там наговорили?
Я рассказал все, что было в воскресенье и в понедельник. Я кончил, он покачал головой:
— Плохи наши дела, Миша, работу будут предлагать, будешь отказываться — из-за этого кружка пятьдесят восьмой статьёй будут пугать. Слышал что-нибудь об этом?
Я отрицательно покачал головой. Он встал и протянул: да, рановато тебе знать. Подошел к книжной полке, достал потрепанную книжонку, полистал, протянул ее мне, держа палец на нужном месте. Я прочитал и что-то ничего не понял: причем тут мы, у нас и кружка-то еще не было, не только какой-то антисоветской агитации и пропаганды, да и вообще все это никакого отношения к нам не имеет, здесь ничего не написано про занятия философией. Я про все это хотел сказать Якову Моисеевичу. Он опередил меня:
— Вы конечно же ничем таким не собирались заниматься. Но учти, — кружок-то был, вы собрались, чтобы выработать программу занятий — этого достаточно!
— Ты слышал такое слово «сексот»?
Я кивнул.
— Вообще в русском языке существует много слов для выражения этого понятия, и я уверен, мы не скоро остановимся в своем развитии. Это как у первобытных народов, которые давали страшным и непонятным явлениям природы или хищным животным, которых они боялись, множество разных названий.
Он постоянно во время нашей той первой беседы перескакивал, как мне тогда казалось, на что-то постороннее. Я не улавливал связи между его рассуждениями о первобытных народах и моим делом. Он сбивал меня с толку. Дома, когда я перебирал в памяти весь этот разговор, я злился, обзывал его про себя, старым болтуном и дураком. Помню, он придвинул свое кресло близко, наклонился ко мне и прошептал:
— Ну дорогой, суть твоего дела вот в чем. Если ты не сумеешь отказаться, будешь подслушивать, о чем люди говорят, докладывать им. Первым, возможно, донесешь на меня, то есть перескажешь им эту нашу беседу. Я таких случаев много знаю.
Постепенно он успокоился, откинулся назад в кресле и продолжал: