Приводом милиционера угрожали и другие жильцы, но Мария Лукинична каким-то образом умела утихомиривать всех нас. Как-то раз Виктор Борисович сделал лужицу возле нашей двери, и она протекла к нам в комнату. Я, конечно, вынуждена была сказать ей об этом, но Мария Лукинична спокойно и просто произнесла: —Подумаешь интеллигентка, возьми тряпку — вытри. Меня это тогда очень возмутило, я тоже что-то промямлила про милиционера, — она даже не взглянула в мою сторону, а ловко, с хрустом продолжала нарезать большим кухонным ножом на ломтики красную свеклу для борща, твердо стоя на широко расставленных, как опорные столбы, ногах. Она чувствовала: я в милицию без особой надобности не пойду. Да и сама Мария Лукинична, когда возникали в квартире острые ситуации и упоминался в виде угрозы милиционер, бормотала про себя:
— Чтоб за милиционером — до такого бесчувствия не каждый дойдет — самим надо справляться!
Все эти несложные квартирные ситуации иногда наводили меня на мысль: к этой коммунальной жизни мы присуждены за чьи-то грехи, большинство из нас никакой другой жизни и не знало, и ничего более приличного вообразить не могло. Все понимали: какая-нибудь другая жизнь, если и есть, так это в кино или романах. Ну, если кто помнил что-нибудь другое, так то другое было, как правило, хуже: голод, 37-й год, война, блокада, эвакуация, где жили в одной комнате по несколько семейств. Если бывало кто из хозяек, ожидавших гостей, жаловался — могли бы хоть к праздничку «выбросить» дешевых уток, курочек; судачков-то уж давно не видывали — порой в таких случаях возникала политическая беседа. Начиналась она с фразы: «Лишь бы небо чистое», затем поминались фашисты, которых полно в ФРГ, американские агрессоры, которые только и ждут, чтобы захватить нас. В общем, получалось: того и гляди, и это отберут. Мне начинало казаться: покой нам дороже любой истины, может случиться, все обернется чем-нибудь похуже. Все это, видимо, чувствуют. Да и неважно, кто нападет, откуда будет нападение — просто уже ничего не надо, разве что курочек и рыбки к празднику.
Мария Лукинична никогда не принимала участия в разговорах об агрессорах, наверное, слова-то такого не знала, бояться ей их было ни к чему. Мой стол на кухне стоял рядом со столом молоденькой, очень современной инженерши — Элеоноры Павловны. Занимаясь кухонными делами, она заводила разговоры об искусстве, о кинофильмах, иногда звала меня зайти к ней в комнату, посмотреть на новую красивую тряпку, приобретенную у приятельницы, муж которой ездил в загранку.
Как-то я, решив позабавить Элеонору, рассказала ей о забавных беседах Марий Лукиничны с телевизором. Она ответила мне совершенно серьезно:
— Что Вы хотите, она бабка старорежимная, с пережитками.
Возвращаясь по нашему длинному Г-образному коридору к себе в комнату, я размышляла: — Эта особа может далеко пойти. Такая молоденькая и так заштампована, наверно отличницей была. Надо бы не разговаривать с ней, но наши столы рядом… Хоть бы я сама и не начинала этих дурацких разговоров, беседовать надо: о тряпках, о супе, о чем-нибудь насущном… К тому же, нынче напала на всех, имеющих дипломы об окончании высших учебных заведений, что-то вроде эпидемии — любовь к разговорам о современном искусстве. Может, это только со мной они так? Все, с кем я мало-мальски знакома, знают: я работаю в музее, следовательно, именно со мной должно быть интересно поговорить об искусстве… Спросить бы у мужа Милочки Аране, есть ли у него в клинике психи, угодившие туда за разговоры об искусстве?
***
Все важные события, о которых говорили по радио, писали в газетах, демонстрировали по телевизору, обсуждались и обитателями нашей коммуналки. У нас беседа обычно начиналась со вступительной фразы о каком-нибудь продукте, который раньше был — теперь исчез, кончалось это все философским обобщением. Вроде: теперь нет войны, все сыты и будьте довольны.
В общем-то, мы и довольны, только иногда было шумно; мы с Мишкой в такие вечера пытались уйти куда-нибудь из дома. Но погода в то лето была, как назло, холодная — пришлось пересмотреть множество фильмов, которых при прочих обстоятельствах никогда бы не увидели. Еще в то лето мы пристрастились ходить в гости, особенно Мишка. Он до сих пор не может прожить недели, чтоб не сходить пару раз к кому-нибудь на вечерок.