В тот год вышло то постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором, как тебе известно, разнесли Ахматову и Зощенко. Я хорошо помню: мне хотелось услышать все, что говорилось по этому поводу; достал и прочитал несколько маленьких сборничков стихов Ахматовой. Разыскал и прочел много рассказов Зощенко. Вчитывался в Постановление, мне казалось, может быть и не надо было писать про всех этих людишек из коммуналок, хотя, когда читал, мне было очень смешно. Таких надо перевоспитать — думал я тогда: советская власть всего-то существует неполных тридцать лет. Про Ахматову я как-то не очень понял. Стихи мне ее нравились.
— Видишь, — сказал Мишка, — какая убогая картинка получается, когда начинаешь пересказывать ту жизнь. Но ни у меня, ни у кого из моих товарищей, никакой другой жизни не было — вот такое своеобразное духовное существование.
***
В послевоенные годы, когда прошло напряжение первых военных лет, показалось: у нас есть будущее, мы, мальчишки десятого класса, просто должны подготовить себя к новой интересной жизни. Начать мы решили с изучения классической философии, долго спорили, с кого начать? Я с моим другом Олегом в сентябре записался на лекции по истории западноевропейского искусства в Эрмитаж. Там начали с античности — мы и предложили начать с Аристотеля и Платона.
Но Марик возразил: нам сейчас важнее начать с немцев, мы закопаемся в древность и никогда не доберемся до сути дела. Новую-то философию кто начал? — И сам же ответил: Кант, с Канта надо начинать.
Ему возразил Герка: это в общем-то тоже старо. — Нам надо разобраться во многих современных явлениях, в том числе в природе фашизма, мы ведь не раз слышали: ''один Гитлер ни при чём". Мы решили собраться и на первом нашем заседании обсудить, с чего начать.
Как сейчас помню ту вторую послевоенную осень. Стояла спокойная, теплая погода, ветры еще не сдули с деревьев разноцветных листьев, не все дачники вернулись в город, те же, которые должны были выйти на работу, ездили по воскресеньям загород, посидеть у моря или пособирать грибов. Хотелось на время забыться, стряхнуть паутину навязчивых мыслей, подышать легким, прозрачным воздухом бабьего лета. Насладиться мгновением, стряхнуть тяжесть недавних утрат, которая ноющей грустью спадала с сердца, уводила в воспоминания о тех немногих счастливых днях, которые были когда-то давно.
Наш город и сейчас еще печален, ты присмотрись к лицам, прислушайся… Тогда, после войны, те, кто остался жив, ходили в отрепьях темного цвета, будто носили траур по умершим. Ленинградцы одевались — тщательно скрывая прорехи, как это обычно делают бедняки. Нам же, ученикам десятого класса, хотелось сбросить эту давящую печаль нашего города, в нас были развиты инстинкты самосохранения. Не припомню, чтоб кто-нибудь из ребят хоть раз упомянул об этом постановлении. Никогда мы, в наших разговорах, не упоминали имен Зощенко и Ахматовой. По радио и в газетах в том году, только и толковали об этом.
Мы собрались у Сашки Нефедова, его отец был генералом, у него была отдельная квартира, родители его тоже уезжали по воскресеньям на дачу.
Пришло нас семь человек. Герка принес какую-то толстую книгу и объяснил:
— Это дореволюционная энциклопедия, у нас все тома есть, но дед не разрешает выносить их из дома. Я утащил вот этот том — тут статья про Канта, правда жутко трудная, я мало что понял. Попробуем?