— Преобразились, преобразились! — сказал он. — Хотя и на работу вы тоже ходите при параде.
— Что вы, Володя, какие теперь парады?
— Ну, я уж не знаю, какие. Во всяком случае, можно подумать, что вы собрались в театр.
При упоминании о театре тошно стало на душе у Алексея. Именно в этот час он должен быть у театра. Нина ждет его около служебного входа, а он ничего не может сделать, чтобы быть там. Радость, печаль и тревога — все соединилось теперь в Алексее. Не находя душевного равновесия, он бродил из комнаты в комнату, потом пошел на кухню, подождал, пока все уйдут, и сбросил спецовку. Он начал с ожесточением тереть руки, сунул под умывальник голову, и струи холодной воды немного успокоили его. Растерев кожу до красноты, Алексей надел домашнюю рубаху, зачесал назад волосы и вернулся в комнату.
Настя уже сидела за столом, держа на коленях сжатые в кулачки руки. Во всей ее фигуре чувствовалось напряжение, и только Владимир, беспрестанно задававший вопросы, облегчал ее пребывание среди незнакомых людей.
— Слушай, брат! — обратился Владимир к Алексею. — Что-то твоя Настя скупится на ответы. Это ты ее запугал?
— Разве вы не знаете своего брата? — заступилась Галина. — Ваш брат — воплощение доброты.
— Да, вообще-то он всегда был лириком, — с улыбкой, бродившей в уголках губ, согласился Владимир. — Но кто его знает, — может быть, его ожесточила война.
— Как раз война и обнаружила в нем лирика. Девушка, наверное, может это подтвердить. — Галина не удостоила Настю взглядом и не оставила ей времени для ответа. — Боюсь, что этим качеством некоторые девушки могут воспользоваться. Как вы считаете, Володя?
— Кто его знает. Я — не лирик, и тут мне судить трудно. Я — суровый реалист. Валентина Михайловна! А где же наше жаркое?
— Где же ему быть? — рассмеялась Валентина Михайловна. — По-моему, в печке. Туда, кажется, мы с вами ставили его.
— По-моему, тоже туда. Но говядина у нас консервированная. Она вполне может испариться.
— Зато картошка настоящая, она должна быть мягкой…
— Вот этого я не учел. Но, чувствую, жаркое наше все равно готово.
Вскоре жаркое, подернутое заманчивой золотистой пленкой, было на столе. По комнате распространился запах мяса, лука и перца.
— Какая вкуснятина! — глядя на Владимира, сказала Галина. — Вы — настоящий кулинар.
— Все комплименты — Валентине Михайловне.
— За что же мне? Не будь ваших консервов — не получилось бы никакого блюда.
— Тогда спасибо командованию! — согласился Владимир. — Притом оно снабдило меня не только закуской. Давайте-ка — за возвращение воина Владимира! — И он налил в рюмки разбавленный спирт.
— Я очень рада, — сказала Галина. — Каждый, возвращающийся оттуда, — это всем нам родной человек. В нем мы видим и тех, кто не вернется никогда, и тех, кто продолжает защищать всех нас. Спасибо вам, Володя!
— Ну, я не заслужил, — со всем убеждением, на какое был способен, возразил Владимир. — Геройских подвигов не совершал и выбыл из строя преждевременно.
— Как вы можете так говорить? — дрогнувшим голосом сказала Валентина Михайловна. — Вы же вернулись из пекла. Вы все время шли по краю могилы. В вас стреляли…
— Что было, то было, не я один, — пробурчал Владимир. — Выпьем за присутствующих. — Он поднял рюмку. — Вы тоже тут не сидели сложа руки. Брата вон еле дождался. На дворе ночь, а он только явился домой. Да и ранение трудовое тоже имеет.
— Как? Алеша ничего не говорил, — удивилась Валентина Михайловна.
— Его же в станок затягивало, — пояснил Владимир. — Могло все кости переломать.
Горячая влага прокатилась в груди Алексея. До поры он ничего не говорил, ел жаркое и словно не замечал никого вокруг. Но вот выпитый спирт затуманил голову, и неожиданно для самого себя он почувствовал удивительную легкость.
— Предлагаю тост за Валентину Михайловну и Галину, — сказал Алексей. — Ты даже не представляешь, Володя, какие это заботливые люди.
— Представляю! Заботу их почувствовал, едва переступил порог. Понимаешь, ничего не дают делать. Хочу налить воды — тащат стакан. Взялся чистить картошку — отобрали. Как только ты с ними уживаешься?
— Потерпите, — с улыбкой сказала Валентина Михайловна, — теперь недолго.
— Как то есть недолго?
— Нашу комнату отремонтировали, и на днях мы будем перебираться.
— Зачем перебираться? — возмутился Владимир. — Вам тут не нравится?
— Ну, что вы, Володя! — ответила Валентина Михайловна. — Как может не нравиться? У нас там, в клубе, пока еще ютится не один десяток семей.
— Так в чем же дело? Не вижу логики.
— Неудобно стеснять. Мы и так бесконечно благодарны Алеше. До сих пор неловко перед ним. Евгений Евстигнеевич рассказывал, как они с Карелиным тогда навалились на Алешу.
— Просто попросили. — Алексей не понимал, зачем затеяла Галина этот разговор.
— А вообще, когда Карелин попросит, — продолжала она, — люди делают все. Удивительный человек! Его просто нельзя не уважать и, прежде всего, потому, что он сам относится к людям с уважением. Он заботится о нас, а мы о нем. Спросишь иногда: как вы все успеваете? А он весело так ответит: вся жизнь в работе, как на флоте. Поворачиваться, говорит, надо, чтобы везде побывать и все решить. Легко с ним людям.
— А чем им теперь поможешь? — отрешенно покачав головой, спросила Валентина Михайловна.
— Пусть и не всегда поможет. Но он умеет слушать людей. Потому, наверное, и в делах цеха разобрался быстро, как будто работает у нас давным-давно. А что, мама, человеческое участие иногда больше всякой помощи. Собственно, это — уже помощь.
— Я вижу, вы восхищены своим парторгом! — сказал Владимир.
— Мы все восхищены. Скажите, Алеша, он достоин восхищения?
Алексей с готовностью подтвердил.
— Ну вот! А вам, Алеша, бесконечное спасибо за то, что выручили нас в очень трудную минуту.
— Ничего не пойму. У вас была трудная минута, а сейчас — легкая? Так, что ли? Слушайте наше с Алексеем решение: никуда вы отсюда не поедете, пока не кончится война. Никто вас не гонит, и мысли об этом не возникает. Согласен? — Владимир посмотрел на Алексея, и на него же пристально уставилась Настя. — Ну вот, видите: младший брат старшему не перечит.
— Я же вам сказала, что Алеша — само воплощение доброты. Но добротой нельзя злоупотреблять.
— Можно подумать, что вам бесконечно намекают на это злоупотребление!
— Нам судить трудно…
— Извините, это уже из области навязчивых идей. Не будем нарушать нашей семейной идиллии. Лучше перейдем к чаепитию с настоящими белыми сухарями и сахаром. Сахар у меня знаете какой? От головы! — Владимир оперся на палку, чтобы встать и принести свой вещмешок, но Галина усадила его на место.
— Я вам помогу.
Она принесла мешок, и Владимир достал из него синеватые куски сахара и ослепительной желтизны сухари крупной резки.
— Вот это таки праздник! — всплеснула руками Валентина Михайловна.
— О такой роскоши мы и думать забыли. Сейчас я принесу самовар. Одну минутку!..
— Зачем вы? Алексей, ты где-то без конца витаешь. Сидишь с девушкой и ноль ей внимания, а Валентину Михайловну заставляешь таскать самовар.
— Валентина Михайловна! — словно очнувшись, сказал Алексей. — Самовар — по моей части. Сидите и не беспокойтесь.
Алексей быстро поднялся и вышел из комнаты.
— Что это с вашим поклонником? — полюбопытствовал Владимир. — Хоть бы вы его растормошили.
— Он просто устал, — сказала Галина. — Работа у него очень тяжелая, а теперь он еще и бригадир.
— Да?! — удивился Владимир и, когда вернулся Алексей с самоваром в руках, спросил: — Ты что же не докладываешь о своем продвижении по службе? Оказывается, ты бригадир! Мо-ло-дец! Узнаю нашу пермяковскую породу.
— Это ты ничего не рассказываешь, как-никак — военный инженер.
— А что инженер? Работа…
— Но у вас орден… — сказала Валентина Михайловна.
— Просто повезло, — ответил Владимир. — Если порассказать, можно подумать, что я вообще родился в рубашке. Взять это же ранение. — Он хлопнул ладонью по колену. — Все началось с ерунды. Когда наступали под. Харьковом, прошли на марше одну деревеньку. А деревни там, если помните, тянутся версты на две, а то и на три. Ну вот, проскочили эту деревню ночью, а домишки как следует не прочесали. И вдруг сообщают: две наши машины с грузом под лед провалились. Как раз на подступах к этой самой деревне. Пошли мы втроем обратно. Идем по деревне, а темень кромешная. Ничего не видать, дорогу угадываем на ощупь. И вдруг из-за хатки — мадьяры. Все в маскхалатах. И я, заметьте, тоже в маскхалате. Окружили нас, автоматы наставили. И смотрю я, что они больше на спутников моих поглядывают. Все внимание — им. Они — в шинелях, приметные. А на меня никто и не смотрит. Только тут я понял. Меня в такой ночи за своего приняли, и сообразить я не успел, как быть, — застучала очередь. Упали мои товарищи на снег, а тут уже и команда строиться. Все мадьяры построились, ну и я к ним примкнул. Куда денешься? Все это за какие-то считанные минуты происходит. Они пошли, и я плетусь в хвосте. Но ведь что-то делать надо! И решил я приотстать. Они идут, а я стою на месте, как вкопанный. Смотрю: двое-трое из них тоже остановились; остальные уходят все дальше. А эти — ко мне. Лопочут чего-то, руками размахивают. Ну, думаю, принимай гостинец! Затрещал мой автомат среди ночи, аж страшно стало и мне, и им. Я — в степь. Бегу и падаю. И снова бегу. А позади — крики, выстрелы. Ну и я тоже палю. Вот вам, думаю, гады, за моих товарищей!