— Ну и добро! — довольным голосом подытожил Соснин, когда пути их расходились: одному — направо, на участок носков, другому — прямо, на картерный. — Будем надеяться, что в новом году все у нас с тобой пойдет как надо!
— Будем! — с благодарностью отозвался Алексей. — Спасибо, Иван Гаврилович! Приходите на участок, не забывайте.
— Я-то приду, вот ты забегай. — И он кивнул, прижмурив глаза, — такая у него была доброжелательная и подбадривающая улыбка.
В токарном пролете повстречался Чердынцев. Пожали руки, поздравили друг друга с Новым годом.
— Потянем, значит, еще год? — сказал Чердынцев. — Самые тяжелые — за горбом.
— Будем надеяться, — повторил Алексей слова Соснина и сразу перешел к делу: — Как со штамповкой?
— Навалом, — ответил Чердынцев. — Хуже то, что заболел Петро.
Эта новость не сулила ничего хорошего. Поставить вместо Гоголева некого, а поток на участке начинается здесь.
— Надо что-то думать, — проговорил Алексей. — Начинай. Потом, может, встану я.
Обойдя все станки, Алексей снова, как и в прошлую смену, остановился у фрезерного, на котором прежде работал Паша Уфимцев. И на этом месте тоже не было постоянного фрезеровщика. Кто-то всегда подменял Пашу, иной раз сам Алексей, а сегодня — хоть разорвись, ни одного резервного человечка. Алексей посмотрел вдоль ряда станков, прикидывая, каким может быть выход из положения, но так ничего и не придумал.
Решение подсказал сам Паша. Ведь это же он какой-то непривычно осторожной походкой двигается навстречу. Ну конечно он! А Паша расплывается в улыбке чуть не до ушей. Рот у него большой, если смеется, и словно бантик, когда серьезен. А вот лицо — как не его. Прозрачное. Не сходящие круглый год веснушки отчетливо выступили на бледной, бескровной коже.
— Ну, здорово! — говорит он слабым голосом, протягивая руку. — Не ждали, видно?
— Как не ждали? — ощущая кое-какую силу в руке Паши, отвечает Алексей. — Еще как ждали. Выписался?
— Все, списали, да вот только пока на легкую работу.
— Это понятно. Совсем легкой у нас нет, но что-нибудь полегче подберем. — И у Алексея мелькнула, как ему показалось, удачная мысль: поставить Пашу диспетчером, а диспетчера перевести на станок. Временно, пока не окрепнет Паша. — Ты постой здесь, а можешь где-нибудь и посидеть. Только не отлучайся далеко. Очень хорошо, что выздоровел. Молодец! А мы с Кругловым обмозгуем, как быть…
И Алексей, обрадованный, идет дальше, мимо станков, прикидывая, как лучше организовать работу. Разобравшись в делах бригады, он спешит на оперативку к Круглову. В начале недели у него, как обычно, собираются бригадиры, а в последний ее день — все станочники. Тогда и подводятся итоги работы участка, а сейчас надо эту работу организовать как можно лучше.
Все уже собрались. Тут и Анатолий Порфирьевич. Оперативка проходит по-деловому. Круглов выслушивает мастера, диспетчера, бригадиров. Принимает или отвергает их предложения, уточняет задания на день и на всю неделю. Алексей рад, что Круглов доверил Паше Уфимцеву работу диспетчера. Выход из трудного положения найден, все остальное уладится, и не беда, что теперь нет хозяина на одном станке. Не первый раз, да и Гоголев со дня на день появится в цехе.
Весело крутились станки, новый трудовой год начался дружно, с надежным запасом деталей и заготовок.
Освободившись на время от бригадирских забот, Алексей вернулся в токарный ряд и запустил гоголевский станок. Стол, подобный гигантскому волчку, быстро набрал обороты. Сначала от его вращения потянулся холодный ветерок, а после прикосновения резца к детали пошло устойчивое, припахивающее угаром тепло. Запах очень похож на тот, когда Валентина Михайловна печет на растительном масле картофельные оладьи. От Валентины Михайловны воспоминания перешли на Галину, к ней, по всей видимости, неравнодушен брат Владимир; но это их личное дело, ему бы, Алексею, как-то разобраться в себе и своих делах.
Настю он не видел со вчерашнего дня, не поздравил с Новым годом, и она не поздравила его. Видеть Настю не хотелось, хотя Алексей знал, что встреча с ней приближается, потому что до обеденного перерыва совсем немного времени.
Возле деталей, спущенных со станка при помощи подъемника, появился Альберт Борщов. Он крикнул какое-то приветствие, взмахнул рукой и присел у поблескивающих по окружности передних половинок. Алексей заметил, как Альберт, промерив детали, несколько раз стукнул молотком по клейму. И вот он подошел ближе, поздравил с Новым годом, спросил, как идет жизнь.
Дождавшись, когда медленно опускающийся резец срежет всю поверхность, Алексей выключил станок и тоже поздравил Альберта.
— Жизнь идет. Как видишь, — добавил Алексей.
— Да я не про это. Как личная?.. Ты, оказывается, честный. Я имею в виду — не оставил Настю.
Ничего не ответив, Алексей опустил на круглый стол станка очередную деталь. Борщов не уходил, чувствовалось, что он намеревался сказать еще о чем-то, но не решался.
— Не хотел тебе говорить, и все-таки, думаю, надо. У нас, мужиков, должна быть своя солидарность. Только ты меня не выдавай. В общем, не беременна твоя Настя. Это ее Репнин надоумил. А Настя, видно, и в самом деле любит тебя. Знаешь, у нее вырвалось однажды: «Леха все равно будет мой! Пусть лучше на фронте погибнет, но — мой!» Вот и ухватилась за придуманное Репниным. У женщин есть такой хитрый прием. На крючок берут неопытных, вроде тебя…
Резец вновь срезал слой металла с бешено крутящейся детали, упрямо спускаясь к самой нижней кромке. Лицо Алексея стало каменным.
— Ты не обижайся, — продолжал Борщов. — Я ведь тут ровным счетом ни при чем. Но это сущая правда. Думал, не скажу, — буду чувствовать себя виноватым всю жизнь. Репнин, по всему видно, сволочь. А я сволочью быть не хочу. По крайней мере, перед тобой.
Недослушав Борщова, Алексей неожиданно остановил станок и быстро пошел прочь под стихавший вой сирены, доносившийся от вращающегося на холостых оборотах стола. Он не слышал, вернее, не понимал, о чем кричали ему и что спрашивали рабочие, когда проходил мимо их станков. Он шел не останавливаясь и не видя ничего вокруг, но отсутствие Сашка у «боринга» заметил. Оглянулся по сторонам, подошел к станку и нажал коленом кнопку. Мотор станка загудел; сдвинув рычаги, Алексей повел стол на сближение с фрезой. И тут появился Сашок — глаза испуганные, запыхался.
— Ты где бродишь?! — зло спросил Алексей. — В курилку?
— Не-е…
— Где, спрашиваю!
— На участок носков бегал.
— Зачем? Чего там забыл?
— Не я один бегал…
— Говори толком, чего тебе понадобилось на участке носков?
— Девчонку там в станок затянуло.
— Какую еще девчонку?
— Не знаю. Не застал я. Кровь только видел у сверлилки. Говорят, из ремесленного. Волосы шпинделем замотало. Скальпировало, говорят.
Алексею стало нехорошо, к горлу подступила тошнота. Он сжал челюсти и отвел в сторону глаза. И тут увидел, как спешно идет, почти бежит по пролету Иван Гаврилович Соснин.
— Что?! — чужим голосом заорал Алексей.
Соснин перевел дух, утер лоб платком и уставился на Алексея потухшими глазами, словно просил помощи.
— Что… Иван Гаврилович? Что с вами?
И Алексей услышал безжалостные слова:
— Беда, Алексей… Беда. — Голос Соснина дрогнул. — Настю… Настю затянуло.
— Как Настю? — чувствуя, что из-под ног уходит пол, прошептал Алексей. — Ведь говорили…
— Настю, — повторил Соснин. Он прокашлялся. — Сколько раз говорили: не работай без платка. Не слушалась. Все ей надо было покрасивей выглядеть. А теперь… Знал бы ты, какой мне пришлось увидеть страх! Это ведь не голова вовсе, а…