Николай Трофимович товарища генерала понимал. И о себе понимал: сам виноват, что работать плохо не умеет. С нерадивых работников какой спрос? А с него спрашивают. Поскольку кое-что в подчиненном ему управлении получается. И дальше будет получаться. Потому что только от хороших работников положительных результатов ждут. Но их-то, результатов, пока и не было.
Вот по этой-то причине Николай Трофимович самолично влез в дело «сумасшедшего пейнтболиста-киллера» с головой. Задвинув, к стыду своему, другие более важные дела. А что оставалось делать? Если начальство трясет, так все равно толковой работы не получится по прочим направлениям. Зато под это дело полковник несколько единиц оперсостава из главка выбил. И то хлеб.
Оперативники управления во главе с майором Мелешко, как говорится, землю рыли. Но все равно ни времени, ни рук, ни ног не хватало. Сам полковник Барсуков был вынужден работать с фигурантами. Сегодня, например, работал с Анатолием Косолаповым, пострадавшим от пейнтболиста слесарем-сантехником шестого разряда, насквозь проспиртованным мужичком с хитрым взглядом и жилистыми руками. Сантехник в разговоре с полковником держался с достоинством пролетария, отвечал на вопросы по некотором размышлении, хотя и не без пьяного многословия. «Посадить бы его в „трезвяк“, — с тоской думал Барсуков, — да ведь по трезвости он и вовсе говорить не сможет».
— Итак, давайте выясним одну вещь, Анатолий Анатольевич, — терпеливо говорил полковник. — Кто из ваших друзей-приятелей, мог так жестоко над вами подшутить? А может, соседи на вас зуб точат? Или недовольные клиенты?
— Товарищ полковник! — укоризненно восклицал Косолапов и бил себя в грудь. — Соседи мои меня уважа-а-ют. А уж тем, кому я там чего по должности своей… так это ж… ну-у. Я ж единственный слесарь на весь микр-р-район. Они мне всегда, здрасьте, мол, вам, Толяныч. Не зайдете ли, это, к нам на брудершафт… в смысле чаю, не желаете ли…
— Понятно, — помрачнел Барсуков. — Уважают. А вот у меня тут документы на столе лежат. Отражающие совсем иную картину. Жалобы на вас, Анатолий Анатольевич. Вот, например, гражданке Крупниной вы унитаз меняли. А после этого она соседей с нижнего этажа залила. Прямо скажем, не свежей водицей. Это как понимать?
— Как клевету, товарищ полковник! — снова восклицал Косолапов после задумчивой паузы. — Работаю я качественно. Она, может, ведро с водой уронила ненароком, когда пол мыла. Дык что же — Косолапов виноват?
— Да нет, Анатолий Анатольевич, — сказал полковник. — Комиссия установила — некачественная работа сантехника. Ну, ладно, оставим в покое ваши профессиональные качества. Вот у меня еще один документ имеется. Гражданин Еремеев, столяр вашего жилуправления, неделю назад обратился в районный отдел милиции с жалобой. Как вы думаете, на что он жалуется?
— Ерема? — морщил лоб сантехник. — Жалуется? В милицию? Он что — завернулся? Он ведь мне тогда, товарищ полковник, сам первый по ряшке прошелся. А я че? Я стоять, как конь статуированный, должен?
— Понятно, — кивал Барсуков, над челом которого уже ходили тучи. — А хочешь, гражданин Косолапов, я тебя на триста шестьдесят часов посажу? По совокупности — и за унитаз, и за избиение гражданина Еремеева. Ты думаешь, что тебе все с рук сойдет, потому что ты единственный сантехник в районе? Так я уже договорился с твоим начальством, что они двух новых сантехников на работу возьмут. Вместо тебя. А тебя уволят за несоответствие. И покатишься ты на все четыре стороны. И учти — я тебе не участковый. Я полковник УВД! Слово свое держу!
Тут с Косолаповым произошла некоторая метаморфоза. Сначала он застыл в той позе, в которой находился, когда полковник произносил свой грозный монолог. Даже глаза его застекленели как у «коня статуированного». Барсуков всерьез испугался, не случился ли со слесарем-сантехником какой-нибудь горячечный припадок. Через некоторое время Косолапов ожил, и взгляд его приобрел вполне осмысленное выражение. Трезвое выражение, прямо скажем.