Все еще сжимая горло своего пленника — так как тот мог бессвязно закричать, несмотря на разрезанный язык, — Конан потащил его из темной комнаты и дальше по обсаженной кипарисами дорожке к обитой железом двери во внешней стене. Одной рукой он поднял засов и толкнул дверь. Она открылась, и за ней замаячили три размытые фигуры, которые, подобно черным грифам, ожидали снаружи. В их жадные руки Конан и швырнул хозяина гостиницы.
Ужасный, прерываемый бульканьем крик рвался из горла замбулийца, но никто не отозвался из молчаливой таверны. Люди внутри давно привыкли к воплям за стеной. Арам Бакш сопротивлялся, как дикарь, его выкатившиеся глаза были обращены к киммерийцу. Но жалости он не нашел. Конан думал о множестве несчастных, которые благодаря жадности этого человека приняли страшную смерть.
Негры в ликовании потащили свою жертву по дороге, передразнивая его неистовые невнятные крики. Как они могли узнать Арама Бакша в этом полуобнаженном, залитом кровью существе с нелепо остриженной бородой и нечленораздельной речью. Звуки борьбы доносились до Конана, стоящего у калитки, даже когда тесно сбитая группа исчезла среди пальм.
Закрыв за собой дверь, Конан вернулся к лошади, вскочил в седло и поскакал на запад в открытую пустыню, объезжая как можно дальше зловещую пальмовую рощу. На скаку он вытащил из-за пояса кольцо, в котором мерцал и переливался, подобно еще одной звезде, огромный драгоценный камень. Он поднял его вверх, любуясь и поворачивая так и этак. Сумка, туго набитая золотыми, приятно позвякивала на седельной луке, как обещание всевозможных грядущих благ.
«Интересно, как бы она повела себя, скажи я ей, что узнал в ней Нефертари, а в нем Джангир Хана сразу же, как увидел их, — размышлял он. — И Звезду Хорала я тоже признал. Хорошенькая будет сцена, если она когда-нибудь догадается, что это я снял кольцо с пальца Хана, когда связывал его. Но они никогда не поймают меня — я вовремя удрал».
Он оглянулся назад на затененную пальмовую рощу. Среди деревьев мерцали красные отблески. Ночь огласилась многоголосым торжествующим пением, в котором слышалось свирепое первобытное ликование. К дикому хору примешивались и другие звуки. Это были безумный оглушительный визг и нечленораздельные вопли, в которых нельзя было различить ни единого слова. Еще долго этот шум преследовал Конана, пока он скакал на запад под бледнеющими звездами.