А было так. На коллегии обсуждался проект двух новых цехов; надеялись, что вопрос решится быстро, но поднялся худощавый человек с бородкой клинышком, острыми глазами и спокойно, без нажима, распушил проект так, что и возразить никто не смог, все лишь охнули от досады. Когда объявили перерыв и Павел Петрович увидел, как Новак достает портсигар, какой-то странный сигнал долетел до него. Ничего, конечно, удивительного не было, что Павел Петрович обнаружил: этот человек знаком ему, да так и должно было быть, ведь тут собрались люди, с которыми он когда-то и где-то встречался. Новак уже вынимал сигареты из портсигара, как Павел Петрович окликнул его и попросил профессора пройти к нему в кабинет, чтобы переговорить с глазу на глаз. И вот, когда они сели друг против друга, Новак сказал, улыбнувшись:
— А ведь когда-то мы были на «ты».
Первое, что подумал Павел Петрович: видимо, учились вместе в Уральском индустриальном, но разве всех, с кем учился, упомнишь?
И не ошибся. Но тут было и другое. Потребовались серьезные усилия, чтобы восстановить их знакомство. Повстречались они в феврале сорок второго. Семен Новак умирал на госпитальной койке. В окно виднелась Исаакиевская площадь, занесенная снегом, гостиница «Астория», стены которой были покрыты колючей изморозью, словно крупной солью. Над городом со скребущим душу свистом гуляла февральская метель, небо нависало низко, иногда казалось — облака от скорости рвутся над крышами домов, и в эти разрывы устремлялись снежные потоки, и только снарядный удар на мгновение развеивал мглу. Однако в большой палате было тепло. Дом, где располагался госпиталь, до войны принадлежал немецкому консульству, он был тяжелой, массивной постройки и в отличие от других зданий в этом районе имел свой водопровод, свою небольшую электростанцию, и, что любопытно, в него не угодил ни один снаряд, даже стекла были целы. Конечно, это отдавало мистикой, вряд ли немцы могли палить из дальнобойных орудий с такой прицельной точностью, чтобы стараться не повредить здание, некогда принадлежащее им, но… так было. Снаряды рвались совсем рядом, выбивали мостовую, попадали в «Асторию» и соседнюю с ней «Англетер», где некогда закончил свои дни Сергей Есенин.
С Семеном Новаком подружился Павел по принципу землячества. В армии тех лет люди из одного места старались сойтись поближе. Это вселяло надежду: если один из них получит весточку из дома, тогда и другой хоть что-нибудь узнает, как там живут свои. Они оба были свердловчанами. Правда, отец Новака прибыл в город не совсем обычным путем. Он попал с группой пленных чешских легионеров, которых австрияки кинули под немецким командованием в первую мировую войну против русских, а те стали сдаваться полками, чуть ли не с развернутыми знаменами, плюя на немцев. Одних занесло в Сибирь, других на Урал, были и такие, что уходили воевать против немцев, и такие, что держались своих, а потом, подняв мятеж, примкнули к колчаковцам, чтобы, сохранив легионы, пробиться в родную Чехию.
За отца Семена все решила уральская красавица Настена. Наверное, и впрямь была она чертовски хороша, дочь вальцовщика, с бешеными черными глазами, смоляными бровями и румянцем на молочных щеках, хороша она была и в немолодые годы, когда Павел Петрович после войны пришел в натопленный бревенчатый дом, осевший под бременем лет, с земляной завалинкой.
Отец Семена женился на Настене, ушел работать на Верх-Исетский завод, да там и погиб в ту же самую ночь, когда погиб отец Павла. Вообще в Свердловске были и другие чехи, остались в нем с тех тяжких лет братья-пивовары, они-то и стали выпускать золотистое, прославившееся на всю страну исетское пиво и секрет его варки передавали детям, тем и жили. В рабочем городе всегда уважали мастеров, говорили о них с почтением, а знаменитое пиво конечно же мог сотворить только Мастер…
Семен рано пошел на завод, надо было кормить мать. Его не брали в армию, с Верх-Исетского завода вообще тогда старались не направлять людей на фронт, на специалистов наложили броню, но Семен пошел добровольцем, никто ему не стал перечить, потому что знали — Семен упрям и если на что решился, не переиначит.
Он попал под Ленинград, его ранило в плечо, привезли в госпиталь. Сначала он держался молодцом. Павел познакомился с ним на лестнице, куда собирались те, кто лежал в госпитале, покурить. О чем там только не трепались! Но более всего о еде, придумывали порой самые невероятные блюда, о каких Павел и в жизни-то не слыхал. Фантазии голодных не знают меры. Не все выдерживали такие разговоры. Блокадный паек — кроха мокрого хлеба, бог весть из чего испеченного, да суп, в котором «крупина за крупиной гоняется с дубиной», не выдерживали и впадали в истерику. До сих пор Павел Петрович не мог понять, для чего они мучили себя этой трепотней!