Все это было потом, а в тот поздний вечер, когда Павел Петрович и Андрей стояли у окна, оба они услышали слабый вскрик. Люся сидела на корточках в проеме дверей, она была в голубоватой пижаме, в лице — ни кровинки. Она сидела на пороге, сжав руки на животе, и беззвучно глотала воздух. Павел Петрович и Бастионов кинулись к ней, но она стала отбиваться. От напряжения на ее бледном лице выступил пот, она хрипло кричала:
— Убийцы! Все вы убийцы! Будьте вы прокляты!
Павел Петрович понял: она стояла у дверей давно, скорее всего забрела сюда, услышав голоса. Конечно, если она была свидетелем их разговора, — скверно.
Бастионов пытался взять ее на руки, но она не давалась, у нее началась истерика. На шум прибежала Соня, ей удалось увести Люсю в спальню…
Этот поздний вечер и обозначил рубеж между прошлой их жизнью и последующей, хотя понял это Павел Петрович позднее. А в то время его засосали дела, суета повседневности, захватывающая всего человека и стирающая из памяти даже то, что вызвало потрясение.
Люся пролежала около двух месяцев, а когда пришла в себя, то запретила Бастионову появляться в их доме. Тот поселился где-то в институтском общежитии. А летом Соня сообщила: Люся уехала работать в Воронеж. Он порывался встретиться с дочерью, но Соня, отводя глаза и запинаясь, говорила: «Ты не трогай ее, Павлуша. Она не хочет, ты и не трогай». А еще через несколько месяцев Соня встревоженно сообщила: Люсю обманули в Воронеже, им очень нужен был специалист ее профиля, обещали квартиру, но так и не дают, она думает, не уехать ли ей куда-нибудь подальше. Соня рассказывала это все, теребя кисти шали так, что кончики распускались в согнутых пальцах, а глаза у нее были жалкие. Он понял: жена просит помочь дочери, знал, как это нелегко ей достается, ведь о ее разговоре Люся наверняка ничего не знает.
На другой день он позвонил секретарю обкома по вертушке, выложил, в чем дело, тот ответил, что вечером перезвонит. И перезвонил, сказал: Институт поступил неосмотрительно, надо было искать человека в своем городе, но сейчас не поправишь, дочь Павла Петровича хорошо прошла по конкурсу, и отзывы о ее работе хорошие. Он не стал допытываться, почему Люся оказалась в Воронеже, наверное, уже выяснил, что у нее нелады с мужем. Впрочем, и у самого секретаря не все было в порядке с детьми. Эх, да у кого сейчас с ними порядок?! В общем, квартиру они в течение недели найдут, но тут же, разумеется, возникла просьба к Павлу Петровичу, благо в области работало два завода их отрасли и один из них явно нуждался в дополнительных средствах. Павел Петрович таких просьб терпеть не мог. Но что было делать? Пришлось идти и на это. Ведь не во вред, а во благо отрасли.
Вечером он сказал Соне:
— Будет квартира у Люси.
Соня улыбнулась, поцеловала его в щеку, сказала:
— Я так и знала.
Конечно, было обидно, что Люся поставила его на одну доску с Бастионовым; порвав с мужем, она отреклась и от отца. В чем он повинен? Прикрыл Бастионова? Ну, если бы Андрей и получил свое, этим Новака не воскресишь. Да и вина Бастионова в гибели Новака сомнительна… Характер у Люси, конечно, не мед. Таким непримиримым трудно живется, хотя тот же Павел Петрович требует от других непримиримости, считается, что она и дает возможность добраться до истины. Но одно дело требовать, другое — ощущать подобное на себе, да еще от близкого человека…
Глава восьмая
Через год после катастрофы, когда здание Института было восстановлено, Павел Петрович решил побывать на ученом совете, сказать, что ждет министерство в ближайшее время от своего научного центра. Поднимаясь по наружной лестнице, он обратил внимание на мраморную доску, вмурованную в цемент цоколя и привинченную крупными медными болтами; такие доски обычно кладут на могилах. Вот и на этой значилось: «Семен Карлович Новак».
Клык, увидев его замешательство, шепнул: