Павел Петрович усмехнулся, посмотрел на нее прицельно, спросил:
— Тоже в студентки?
— Если получится, — кивнула она, откусив большой кусок хлеба, намазанный вареньем. — А не получится — тоже не пропадем. Дела найдутся. Это вот Ленька везун. Медаль! Ха! Только у ненормальных сейчас медали.
Ленька улыбался до ушей, неторопливо отпивая чай.
— Значит, у меня внук ненормальный? — поинтересовался Павел Петрович.
— Выходит, что так, — согласилась Катя. — Даже переспать со мной испугался. Думает, я у него на шее повисну. Я плевать хотела, как и на других. У меня знакомые сегодня приедут, так что вы не беспокойтесь, я к ним отправлюсь… А Ленька ваш холодный, как мрамор. Я терпеть таких не могу.
Она ела и говорила, крошки иногда вылетали у нее изо рта, но в ней было явно что-то озорное и приятное, хотя несла она бесстыжую мешанину, но Павел Петрович понимал: это бравада, а может быть, она подсмеивалась над ним, пытаясь его смутить. Ленька же вел себя так, словно весь этот разговор его не касался.
— Какую же профессию выбрали? — поинтересовался Павел Петрович.
— Экономист, — охотно отозвалась Катя.
— Почему?
— Потому что терпеть не могу экономику, — улыбнулась Катя. — А надо заниматься именно тем, что тебе неприятно. Вы не смейтесь! Смеяться легко, если не понимаешь сути проблемы.
— Есть суть?
— Конечно, — она прожевала кусок, запила кофе. — Она в том, что воля должна преобладать над чувством и мышлением. Все существует ради твоего волевого акта. Я должна победить отвращение к чему-либо и сделать так, чтобы это нечто было в моих руках. Я всегда занимаюсь тем, что мне, в сущности, неприятно. И только побеждая отвращение, чувствую себя человеком.
Ленька захохотал. Катя внезапно рассердилась:
— Заткнись, медалист дешевый!
Но Ленька продолжал хохотать.
— Не принимай ее всерьез, дед. Она начиталась прагматиков. Джемса, Дьюи. У нее тут сдвиг по фазе.
Павел Петрович не знал, кто такие Джемс и Дьюи, никогда о них не слышал, но мало ли о чем он не знает, он учился совсем не тому, чему учатся эти ребята, и у них есть свои интересы, о которых он и понятия не имеет.
— Ну ладно, что с вас возьмешь, — сказала не обидевшись Катя. — Посуду сами вымоете. А мне бежать на консультацию.
Она выскочила из-за стола, задержалась у выхода, сказала:
— Ленька, я тебя презираю, потому что ты никогда не поймешь, что безрассудство — праздник существования.
— Но ты же сама только что вопила о воле, — усмехнулся он.
— А воля и безрассудство совместимы. Ты еще слабак в мышлении. Советую подучиться, тем более что сегодня ты был сволочью. Салют!
И, сделав надменную позу, вышла из кухни. Ленька опять захохотал, а Павел Петрович вдруг обозлился, потому что окончательно понял: его дурачат.
— Ну ладно, — сказал он сердито. — Кончай цирк! И чтобы больше у себя в доме я всяких финтифлюшек не видел.
Ленька сморщился, жгучие глаза его сверкнули:
— Ну честное слово, дед, не было никакого цирка. Катька вовсе не финтифлюшка. Просто представляется. Да ладно с ней. Не мог же я ее на улице оставить. Мама бы не простила.
Он сумел это сказать так, что Павел Петрович сразу смягчился, закурил. Упоминание о Люсе подействовало на него, он спросил:
— Ну, а мать-то как?
— По-разному, дед. Она хороший преподаватель. Студенты ее уважают…
Он вспомнил, как было с его приездом в Воронеж. Он уже чувствовал, что то последняя командировка, наверное, и в обкоме знали: дни его в должности сочтены, встретили холодновато, номер в гостинице отвели хороший, но говорили сдержанно, а главное, ничего не просили. Зачем просить у человека, который все равно не успеет ничего серьезного сделать. Он позвонил вечером Люсе, сказал, что хочет видеть ее и Леньку. Она не удивилась, спокойно ответила: Ленька в больнице, а она придет через час. Он обиделся, потому что ждал — Люся пригласит к себе домой, не чужие ведь, да и посмотреть, как она живет, нужно, ведь после похорон Сони они больше не встречались. Он обиделся, но ничем не выказал этого. Она пришла усталая, уже немолодая, говорила негромко. Ему хотелось пожаловаться ей, рассказать, как скверно у него складываются дела, все расползается, придется вот-вот уйти на пенсию, но Люся не приняла его жалоб: всем, мол, сейчас нелегко, — назвала больницу, где лежал Ленька, предупредила: пусть едет туда один, у нее завтра весь день забит лекциями. Он потом понял: ее угнетало происшедшее с сыном. Но все равно обида осталась. Ему думалось, что похороны Сони снова сблизили их, но оказалось, что нет.